За свою 15-летнюю карьеру Александр Моторный работал в зонах вооруженных и гражданских конфликтов по всему миру (Фото:1+1)«Когда я увидел расстрелянных людей». Украинский военкор — о круглосуточном вале огня, тяжелых ситуациях и стандартах НАТО. Интервью НВ
Александр Моторный, который последние 15 лет является военным корреспондентом телеканала 1+1, сравнивает украинские и натовские стандарты ведения боя и вспоминает самые острые моменты, которые переживал на разных войнах мира.
Журналист телеканала 1+1 Александр Моторный является одним из опытнейших украинских военкоров: в его профессиональной биографии 15 лет рискованных командировок на разные войны мира — в Грузию, Пакистан, Афганистан, Тунис, Египет, Ливию и Кыргызстан.
С 2014 года Моторный освещает события на Востоке Украины, сделал сотни материалов с передовой и даже смог попасть в терминалы легендарного Донецкого аэропорта во время его обороны. Сегодня журналист продолжает делать военные репортажи с линии столкновения, а в паузе между поездками на восток и юг рассказал про свою работу НВ.
«Математически посчитать мой опыт работы на войнах трудно, но с десяток-полтора горячих точек по миру я посетил. Однако если брать среднеазиатские страны или северную Африку, то это были скорее не войны, а гражданские противостояния. Объективно, короткая, но война была в Грузии. Затяжная и сложная — в Пакистане и Афганистане, где речь шла о милитарной негосударственной группировке, которая воевала против всех. Когда люди гибнут – это, в любом случае, катастрофа. Но то, что сейчас происходит в Украине, не зря сравнивают со Второй мировой — трудно постичь ничем не аргументированную жестокость и ее масштабы, применяемые РФ против нас.
В самом начале войны меня поразил один случай в Киевской области - когда я впервые увидел расстрелянных людей. Тогда еще шли бои, поэтому с помощью военных удалось заехать прямо под Ирпенские Липки, где квадратом стояли четыре домика. Мы не успели ничего снять, потому что сразу начал палить вражеский танк и пришлось бежать в ближайший подъезд. Там, прямо у торца дома, в 20 метрах от нас лежало шесть тел — со связанными руками и ногами, все застрелены в затылок. Я видел погибших в Грузии, но это были жертвы обстрелов с вертолета. А вот казней с такой жестокостью и такого садизма за всю свою карьеру я не помню.
В командировке я все время задаю один вопрос гражданским и военным — что изменилось за восемь лет войны. Что касается первых, то в том же Лисичанске или Северодонецке с начала 2014 года до февраля 2022 года часть проукраински настроенных составляла где-то 25% на 75% агрессивных или безразличных. Сейчас это 30% на 70%. То есть, по большому счету, ничего не изменилось.
Есть очень патриотические населенные пункты, как вот Бахмут или Мариуполь, где люди просто на глазах все осознавали. Но кое-где настроения стали еще более агрессивными по отношению к Украине.
В начале апреля мы были в городке Угледар, который тогда обстреливали. Так вот, местные женщины набросились на нас с обвинениями, хотя рядом лежали обломки двигателя от российской Точки-У, и это их не убедило. В городе не было света, а значит, не работали телевизоры. То есть, люди брали телефоны, заряжали их от генераторов и сознательно искали в интернете российские новости.
Что касается военных, то в 2014 году огромное количество украинцев шли на Восток с аргументом "Я не хочу, чтобы эта раковая опухоль распространялась". Сейчас эмоциональный порыв тот же.
Начиная с 2014 года Моторный активно освещает события на Востоке Украины / Фото: 1+1Начиная с 2014, безусловно, были вспышки очень интенсивных боевых действий. Но масштабы артиллерийских обстрелов были несопоставимы с нынешними: сейчас вал огня – это больше не фигура речи. Россияне палят по всему, что попадает под руку, совершенно не считая и не жалея боекомплектов. Также сейчас есть авиационный и ракетный компонент — его не было все восемь лет войны и, к сожалению, на этот вопрос у нас сейчас нет адекватного ответа. ПВО хорошее, что бы кто ни говорил, но перехватить огонь от систем Ураган или Смерч практически нереально. Единственное противодействие – уничтожать склады с боеприпасами. Но их чертовски много, уничтожают одни - появляются другие. То же касается и личного состава. Наших средств пока не хватает, чтобы их всех покосить одним моментом.
Если сравнивать украинскую или грузинскую армию со стандартами НАТО, у нас все очень сильно зарегламентировано. У американцев регламентов много, но они прежде всего боевые. К примеру, ни один американский пехотный командир не даст подразделению команду идти в бой, пока не отработает артиллерия, авиация и танки. Но есть нюанс — такую войну, которая сейчас происходит в Украине, ни одна современная армия мира не вела. Нечто похожее было в Грузии, но не так долго и без массивной авиации, только точечные бомбардировки. В Ираке также были локальные точечные операции – 40 минут интенсивного тяжелого боя, а затем перегруппировка и отдых в лагере. В Украине же сейчас все это продолжается круглосуточно, потому, наверное, американцам у нас порой и тяжело. Они привыкли защищать национальные интересы, но ни разу не вели войну на собственной земле. А у нас сейчас война за существование, это не вопрос даже национальной безопасности.
А вообще мир стоит на пороге технологических войн, и американцы в них на два шага впереди России. Они имеют ресурс, могут позволить себе беспилотники, боевых роботов и космическую разведку. У нас же пока нет лучшего ответа на агрессию, чем упорство наших военных. Пока мы не будем иметь свое оружие, которое будем производить в том количестве, которое нам нужно, и использовать по своему усмотрению - мы будем сдерживать врага, но победить будет очень сложно. В конце концов мы сломаем россиянам позвоночник, но вопрос в сроках и цене.
Сейчас вообще ситуация сложнее, чем была все эти восемь лет — на примере трагедий в Виннице или в Кременчуге мы убедились, что безопасных мест в Украине просто нет. В Харькове, например, ночью, когда ясно, в многоэтажках с окнами в сторону Белгорода видны старты ракет. Они летят от 60 до 85 секунд, а значит убегать очень сложно, если пренебрегать тревогами. Так что рефлекторно начинаешь реагировать как робот: присесть, упасть, слышишь свист, ищешь укрытие.
Хотя жизнь перед глазами никогда не пролетала, но каждый раз, когда еду в очередную командировку, стараюсь привести в порядок хозяйственные документы. Если кто-то из тех, кто попадает в зону боевых действий, чтобы воевать, волонтерить или лечить, говорит, что ему не страшно - это люди, пережившие страшный ПТСР и их нервные рецепторы атрофированы. Потому что страшно всем.
Как-то в Грузии в 2008 году мы решили снять войну со всех сторон и отправились пешком в Цхинвал. На подходе к нему нас «приняли» осетины, обыскали, допросили и отвели в город. Там был рыжий российский десантник, решивший, что мы «свои», и, когда начался обстрел, дал добро на съемку, чтобы показать миру «правду». Когда горе-вояки наконец поняли, что мы украинцы и они где просчитались, нас положили лицом в пол и начали допрашивать. Конечно думали, что мы корректировщики огня, поэтому забрали даже подаренную на день рождения зажигалку - решили, что это передатчик. Ну и использовали все методы психологического давления: хороший и плохой полицейские, выстрелы в соседних комнатах и прочее.
После допроса пришел момент расслабления, я немного даже улыбнулся, и мужчина в дверях сразу рыкнул: «Что ты скалишься? Вы следующие!». Это мой ответ на вопрос, когда же я понял, что РФ пойдет на Украину войной — 10 августа 2008 года.
Россияне нас отпустили, и мы снова оказались у осетинов. Когда там разговор начал набирать опасные обороты, за спиной я услышал на чистом украинском: «Да не волнуйся, все будет хорошо. Держи конфету съешь». Это был украинец, 15 лет живший с женой-осетинкой. Он протягивал мне конфету Рошен. В итоге этот мужчина погасил перепалку, помог нам выйти и все закончилось хорошо. Но повторить этот опыт я бы не согласился.
Из зарубежного опыта была еще интересна история в 2007 году в Пакистане с моим коллегой Андреем Цаплиенко. С ним случайно пересеклись в украинском посольстве в Исламабаде. Я тогда был еще «зеленым» журналистом по военной тематике. Нам предложили какого-то интересного и таинственного человека для интервью, за организацию которого посреднику пришлось сброситься по $100. В часа два ночи мне постучали в дверь гостиничного номера — говорят, за вами приехали. Посадили в два джипа и с выключенными фарами долго везли в неизвестном направлении. В конце концов мы приехали на какую-то виллу с антуражем то ли царского дворца, то ли покоев шейха, к дяде с саблями и в орденах. Это был мужчина, которого пакистанская премьер Беназир Бхутто, еще будучи живой, обвиняла в покушении, потому я задавал ему общие вопросы о политической ситуации в стране. После окончания интервью заметил постамент в комнате с небольшим камешком размером с кулак и табличкой: «Генералу Хамиду Гулю. Обломок Берлинской стены человеку, который нанес первый символический удар по этой стене». Когда мы вернулись в гостиницу, я начал гуглить своего спикера и был ошеломлен: этот человек 20 лет руководил пакистанской секретной службой. Он был тем, кто создавал и готовил лагеря моджахедов в Зоне племен. То есть по масштабам это такой себе отставной директор ЦРУ.
Вообще война показывает все худшее и лучшее, поэтому за это время я встретил столько людей, о которых можно написать книги, что их и не перечесть. Вот, например, еду в командировку и вижу комбайны, идущие по полям на Харьковщине. Человек сел в комбайн в 20 км от линии фронта, осознавая, что в любой момент может загореться поле. Ураган туда прилетает через 10 секунд, а он сидит в этом комбайне и собирает зерно на хлеб».
Присоединяйтесь к нам в соцсетях Facebook, Telegram и Instagram.