
Пропавшие люди. Что произошло с полсотней военных медиков Мариуполя, которые уже три месяца не выходят на связь — НВ рассказали их родные
Семьи военных медиков из Мариуполя, которых оккупанты захватили на меткомбинате Ильича три месяца назад, рассказали, как узнали о судьбе близких, в каких условиях их содержат и почему шансов на их возвращение домой крайне мало
На сегодняшний день более 7 тыс. украинских военных считаются пропавшими без вести. Часть пропавших — бойцы и военные медики, которых оккупанты фактически похитили и вывезли в неизвестном направлении. Такие украинцы, не имея статуса военнопленных, имеют немного шансов попасть в списки на обмен и вернуться домой. А родные ищут их по миру с помощью социальных сетей и знакомых.
Среди похищенных и пропавших соотечественников по меньшей мере 50 медиков военного госпиталя № 555 в Мариуполе. Когда здание госпиталя было уничтожено, они вместе с ранеными прятались на Металлургическом комбинате имени Ильича. Там их и захватили оккупанты.
Родные пропавших медиков рассказали НВ, как по крохам собирают информацию о своих пленных-невидимках и наконец выясняют, где они находятся.
Светлана Гарлинская, ищет свою 49-летнюю сестру Елену Бийовскую, работавшую в хирургическом отделении военного госпиталя № 555 в Мариуполе
Моя Елена — операционная сестра с воинственным характером, поэтому в свое время без колебаний вступила в ряды медиков ВСУ. С 2014 года у нее было четыре ротации на Восток, затем работала в Киеве в Главном военном госпитале и за полгода до начала войны перевелась в Мариуполь в команду врачей 555-го военного госпиталя.
Когда началось полномасштабное вторжение, для военных медиков объявили казарменное положение, и сестра переехала из арендованной квартиры в госпиталь. С тех пор звонки стали очень редкими — всего на несколько минут, чтобы спросить как дети и без подробностей о местонахождении. Сестра говорила: это потому, что работы много, и раненых свозят эшелонами. Через некоторое время, видимо из-за проблем с телефоном, связь с ней вообще оборвалась, и нам уже писали ее коллеги.
О том, что Елена находилась в осаде на заводе я узнала лишь со временем, от родных ее коллег. Они рассказали, что где-то 15−16 марта 555-й госпиталь уничтожили, и Елена спаслась на металлургическом комбинате имени Ильича. 12 апреля сестра прислала мне оттуда последнее сообщение: «Нас должны выводить с ранеными. Хуже — плен, еще хуже… Мы в окружении, и хуже уже некуда».
После этого никто на связь не выходил: все номера коллег, с которых мне писала сестра, не появлялись в сети с 12 апреля. С тех пор прошло уже три месяца, но от сестры никаких вестей и ни одного звонка.
Я обращалась в Национальное информационное бюро ( НИБ), СБУ, полицию — всюду, куда можно, но в то время никакой подтвержденной информации не было. Тогда начала искать новости своими силами в соцсетях, читать, что пишут люди. Так, собственно, и узнала о российском телеграмм-канале, где выставляли фото украинских пленных. Он назывался «Опознай хохла по чубу», и комментарии пользователей мне лучше было бы даже не читать — они просто бесчеловечны.
Там, среди женских фото, я увидела свою сестренку. Фамилии не указывали, только фотографии под номерами. Это был ужас — истощенная, худая, с торчащими ключицами и синяком на лице. Было ощущение, что эта фотография сделана на десять лет вперед.
Впоследствии мне удалось найти одну из коллег Елены, которую освободили из плена. От нее я и узнала хоть какие-то крохи информации о судьбе сестры: женщина рассказала, что их с Еленой доставили в СИЗО Еленовка в «ДНР» и поселили в одну камеру. Там украинок было очень много и всего три спальных места, поэтому женщины спали по очереди. Правда, потом эту коллегу перевезли в СИЗО российского Таганрога и там мою сестру она уже не видела. То есть неизвестно вообще в какой стране находится сейчас моя Леночка.

На Facebook в украинской группе Поиск людей публиковали списки наших пленных. Там я нашла запись под номером 961: «Нераспознанная фамилия, Е, женщина, 01.01.1973, Киевская область». Я понимаю, что это точно моя сестра, потому что у нее сложная фамилия и дальше по списку идут ее коллеги.
С этой информацией я обращались всюду: держу связь с Красным крестом, составила протокол в полиции, привезла маму для забора образцов ДНК, проконтролировала передачу дела в СБУ. Но пока тишина. В НИБ сказали, что Елена считается пленной, но точно это неизвестно. К тому же с российской стороны также нет подтверждения, поэтому в списках на обмен ей не попасть.
Я жду и обзваниваю всех почти каждый день. Но иногда впадаю в ступор, потому что не знаю, что дальше делать. Потом беру себя в руки и звоню дальше. В нашей семье сестра не единственная пленная: брат мужа — пограничник, взятый в плен на Азовстали. Но за него мы более или менее спокойны, потому что точно понимаем, что он жив и где находится. Я понимаю, что все внимание сейчас приковано к нацкорпусу Азов и Азовстали, им действительно нелегко. Но также хочу, чтобы все знали и о людях с завода имени Ильича.
Андрей Кривцов, ищет 27-летнюю невестку Елену Кривцову, работавшую ординатором в военном госпитале № 555 в Мариуполе
Мой брат и его жена — военные медики со стажем. В момент полномасштабного вторжения Юрий работал в зоне ООС в полевом госпитале, а Елена — в стационарном в Мариуполе. Когда после 1 марта город попал в осаду, госпиталь Елены две недели функционировал в режиме боевой готовности, пока на него не сбросили бомбу. Раненых и врачей оттуда эвакуировались двумя частями: первая пошла в бомбоубежища Азовстали, вторая — на металлургический комбинат имени Ильича, который также был местом группировки некоторых воинских частей, оставшихся в городе.
Хотя в то время это и были два самых мощных металлургических завода, комбинат Ильича имел меньше защитных сооружений, а значит, безопасные места закончились быстрее, чем на Азовстали. Сколько точно людей оказалось там в ловушке — сказать трудно. Сотрудников госпиталя, по рассказам родных, было по меньшей мере 50, о морпехах я слышал цифру 400. Так что, если считать с ранеными, — можно сказать, что в общей сложности оказались более 500 украинцев.
Все это время связь с Еленой была очень плохая, изредка в мессенджере от нее приходило короткое: «Живая». Зачастую это кто-то собирал телефоны, выбирался к месту с сигналом, рассылал все написанные заранее сообщения и лез обратно в подвал. В конце марта волонтеры предложили Елене попытаться вырваться из завода тайными тропами, но она отказалась — не могла покинуть раненых и сказала, что выйдет только с ними. Последнее свое сообщение моя невестка отправила маме: «Мы живы, вы — держитесь».

О том, что Елена, вероятно, попала в плен, мы узнали окольными путями: 11 апреля жена одного из медиков получила сообщение от мужа — тот писал, что наверняка их захватят. А вечером другой врач позвонил семье уже из плена и сообщил, что его планируют обменивать на русских солдат.
Дальше началась затяжная тишина — даже по инсайдерским каналам никто ничего не говорил. Мы решили подождать, но на десятый день поняли, что нужно что-то делать. Потому что был госпиталь — и исчез госпиталь. Начали стучаться по всем возможным инстанциям, это был длинный квест. В отделе Генштаба по поиску пленных мне сказали, что Елена в плену. Мол, врачей с завода Ильича оккупанты разделили на две части: одну отправили в Донецк, а вторую в Таганрог. Елена вроде поехала в Донецк, и там будет лечить наших раненых, потому что россияне это не очень хотят делать.
Чтобы получить хоть какое-то подтверждение, мы обращались и в СБУ, и в Национальное информационное бюро ( НИБ). Когда мать Елены увидела фото дочери в российских телеграмм-каналах, написала еще одно заявление СБУ и получила ответ: «Мы не знаем, где она».
От спасенных из плена коллег Елены я узнал, что там она прошла путь пгт Сартана — Еленовская колония — СИЗО Таганрога, где на тот момент уже находились более 300 украинок. В Сартане украинских врачей держали в ангаре с разбитыми окнами, ночью включали громкую музыку, чтобы женщины не могли заснуть. В СИЗО Таганрога было не лучше: пленных кормили прокисшей едой и поили ржавой водой. Подъем в 6 утра, отбой в 10 вечера. В этом промежутке не разрешали ни сидеть, ни ложиться на кровать. Постоянные допросы, обвинения и большое количество морального прессинга. Но это все мы знаем только из уст освобожденной коллеги Елены.
Пока ни одного документа, который бы подтверждал статус моей невестки или ее местонахождение, на сегодняшний день нет. А чтобы ее вернуть, по закону наше государство должно признать, что военнослужащий попал в плен. Далее это подтверждает РФ, наша сторона вносит фамилию в списки на обмен и РФ их согласовывает. К тому же, россияне нарушили Женевскую конвенцию — медиков не имеют права брать в плен, они не являются комбатантами. То есть это похищение. Поэтому с юридическим документом о признании Елены военнопленной мы сможем обратиться с иском в ЕСПЧ.
Я очень надеюсь, что если мировое сообщество будет давить на россиян, то, возможно, они отпустят хотя бы медиков. Потому что у нас есть люди, которые с 2016-го сидят в российском плену, и нашу Елену может ждать такая же участь.
Присоединяйтесь к нам в соцсетях Facebook, Telegram и Instagram.