В ООН фиксируют случаи группового изнасилования, пыток, принуждения к публичному раздеванию и угрозы сексуального насилия на оккупированных территориях Украины. (Фото:REUTERS/Alexander Ermochenko)Самые жестокие — представители «ДНР». Мариупольская правозащитница рассказывает о насилии над женщинами в оккупации
В регионах, где происходят активные боевые действия, украинки страдают от психологического и сексуального насилия со стороны оккупантов, впрочем, решаются рассказать об этом лишь единицы
С начала полномасштабного российского вторжения Мониторинговая миссия ООН по правам человека задокументировала лишь 23 подтвержденных случая сексуального насилия, совершенных преимущественно оккупантами в Украине. Но работающие с пострадавшими волонтеры и правозащитники уверяют: это лишь вершина айсберга. На самом деле, жертв в сотни раз больше, и это преимущественно женщины, которые, возможно, никогда не отважатся рассказать о пережитом.
С такими украинками работает Мариупольская ассоциация женщин Берегиня, которая с 2015-го помогает соотечественницам на линии разграничения. За восемь лет через организацию прошли более 37 тыс. женщин, которым волонтеры предоставили полное сопровождение — от вывоза с горячих точек, юридической, медицинской и психологической помощи до полной социальной адаптации на новом месте.
Сегодня активистки из Берегини работают на подконтрольных Украине территориях, помогая женщинам спастись из оккупации, пройти фильтрационные лагеря и поселиться в специальных шелтерах Днепра и Ивано-Франковска.
О своей работе НВ рассказала глава Берегини Марина Пугачева.
— Вы работаете с пострадавшими от войны женщинами с 2015 года. Как изменилась ситуация с началом полномасштабного русского вторжения?
— Сейчас совершенно другие травмы. Большинство женщин в то время были травмированы событиями, возможно, пережили психологическое или даже физическое насилие, но были более стабильны, потому что знали, что, приехав в Киев или Днепр, окажутся в безопасности. Сейчас такой опции нет. Например, у меня на попечении есть женщина, которая потеряла в Мариуполе мужа и внука и сейчас живет в Киеве, но недавние обстрелы столицы скатили ее снова в панические атаки.
— Выросло ли количество женщин, пострадавших от насильственных действий оккупантов?
— Сейчас случаев насилия гораздо больше. Трудно сказать, сколько в реальности таких кейсов, потому что женщина не всегда понимает, насколько серьезные преступные действия происходят вокруг нее, и далеко не каждая готова признаться. Часто требуется долгая работа психолога, но не менее 10−15% обращений касаются этого вопроса. И это уже поразительная цифра.
Плюс есть разные грани в понимании насилия. К примеру, были кейсы, когда женщину в фильтрационном лагере заставили раздеться перед мужчинами и щупали ее половые органы. Может показаться, что это психологическое насилие, но как юрист могу сказать, что это относится и к сексуальному. И таких случаев достаточно много.
— А если говорить именно об эпизодах сексуального насилия, как часто вы сталкиваетесь с жертвами изнасилований?
— Что касается изнасилований, у нас есть только неподтвержденные случаи, которые трудно доказать, ведь подробности женщина часто рассказывать отказывается. У меня были случаи, которые частично подтверждены, когда есть только медицинское свидетельство. К примеру, беременная женщина не хочет рассказывать, где и при каких обстоятельствах это с ней случилось. Такое мы не можем фиксировать как изнасилование. Поэтому фиксируем как преступление: женщины чаще всего соглашаются на обтекаемую форму гендерно обусловленных насильственных действий. Но и таковых мы зафиксировали только 11 случаев, хотя понимаем что их гораздо больше.
За восемь лет работы Мариупольская ассоциация женщин Берегиня во главе с Мариной Пугачевой помогла спастись от войны 37 тысячам женщин / Фото: DR— Почему это сложно зафиксировать и доказать?
— Женщина часто не хочет озвучивать ничего. Потому что с одной стороны все ей сочувствуют, но с другой стороны наше общество все еще относится к такой женщине предвзято, оно остается довольно патриархальным. Например, женщина решается обратиться в правоохранительные органы, но мужчины фривольно относятся к ее рассказу. Такие случаи сейчас тоже есть.
Жертва часто не хочет, чтобы об этом знала ее семья и тем более дети. Очень часто это женщины из сельской местности, где вообще своя специфическая патриархальная микровселенная. Из наших наблюдений: если у женщины оттуда есть дочь, она вообще любым способом будет скрывать факты насилия. И здесь очень важно не слишком давить, потому что в таком состоянии она может прибегнуть даже к суициду. В Боснии, например, прошло 30 лет, прежде чем женщины стали рассказывать о случаях насилия.
Есть также моменты культурного и религиозного характера. Окрестности Мариуполя — полиэтническая и поликультурная территория, возле Мариуполя есть маленькие поселки с татарским и греческим населением, где часть исповедует ислам. Женщины оттуда вообще против любой огласки, нужен специфический опыт, чтобы работать с такими семьями.
Поэтому фиксация — очень сложный момент. Механизм чаще всего такой: женщины обращаются за помощью в нашу организацию, мы помогаем пройти в том числе и медицинское обследование, оно выявляет физические признаки насилия, но женщина отказывается их комментировать. То есть, даже если медицински доказан факт насилия — женщина его часто не готова признать.
— Где женщины чаще всего подвергаются насильственным действиям и какие зоны пребывания наиболее рискованны?
— Случаи насилия особенно касаются фильтрационных лагерей, где нет представительства правовых организаций. Доступа у нас туда нет, поэтому всю информацию мы получаем от тех, кто прошел эти лагеря. Женщины там находятся от нескольких часов до трех месяцев.
В некоторых придирчиво относятся к мужчинам и женщин вообще не трогают, но есть такие, где все наоборот. Тенденция такова, что наиболее жестко относятся к женщинам представители " ДНР" и российские вояки, а вот, как ни странно, о насильственных действиях со стороны «кадыровцев» свидетельств нет.
— В каких условиях живут женщины в фильтрационных лагерях?
— Это часто зависит от исполнителей. Речь идет о людях [россиянах], которые получили право силы: раньше они не могли решать даже свою судьбу, а теперь получили возможность решать судьбу других. Такое впечатление, что к нам пришла целая нация подростков, действующая по непонятной логике. Например, у меня есть две одинаковые по составу и возрасту семьи, которым удалось уехать в Польшу — одну держали в фильтрации полтора месяца, а вторая прошла ее за три дня.
Всё зависит от того, на какую смену ты попал. Если с российской стороны будут стоять побывавшие в боевых действиях — отношение будет очень плохим, они злы, потому что наши их уже «пощипали». А вот если вахту будут нести новые бойцы, только что приехавшие из России с промытым мозгом и верой, что здесь их встретят с распростертыми объятиями — они будут вести себя довольно мягко. Некоторые искренне считают, что женщина едет с оккупированной территории просто чтобы пересидеть обстрелы, и даже советуют, как безопаснее добраться до конечного пункта.
Но все равно условия пребывания в фильтрационных лагерях практически тюремные — чуть-чуть кормят, задают неприятные вопросы, смотрят телефоны. Мне особенно запомнилась ситуация: вывезенный нами ребенок пяти лет, даешь ему стакан воды — он выпивает половину и отдает обратно со словами: «А это на завтра».
— Как можно помочь женщинам, пережившим насилие в оккупации и вынести проблему в публичное пространство?
— Работа с такими женщинами может длиться от полугода до нескольких лет, чтобы просто стабилизировать их. К тому же, женщины не готовы озвучивать факты мужчине, поэтому здесь сработает только техника «женщина для женщины». Так что нам очень нужно обучение — есть женщины, которые готовы работать, но которым нужны качественные практические навыки. Все восемь лет наша организация вкладывала деньги в обучение своих консультантов, но теперь на государственном уровне нам нужно готовить армию женщин-консультантов.
Присоединяйтесь к нам в соцсетях Facebook, Telegram и Instagram.