1111 жертв Сандармоха: расстрел в годовщину большевистской революции

Восемьдесят лет назад, в разгар советского большого террора, в урочище Сандармох в далекой Карелии была проведена одна из крупнейших карательных операций НКВД. В течение пяти ночей - с 27 октября по 4 ноября 1937 года - были расстреляны 1111 заключенных, среди которых были несколько сотен украинских крестьян, политиков, ученых, писателей, художников и священников.
Все они - и обычные земледельцы, и представители элиты, считались виновными уже потому, что их нельзя было преобразовать в образцовых советских граждан.
Строители социализма могли верить в светлое будущее, только если не с чем было сравнивать коммунистический рай.
А эти люди знали иную жизнь, они хотели свободы и права самим распоряжаться собственной судьбой.
Террор достиг своей высшей точки именно в 1937—1938 гг. не в последнюю очередь из-за того, что власти начали поспешно заметать следы своих преступлений.
Сталин выдвинул тезис о том, что якобы невероятные успехи и высокие достижения лишь обостряют классовою борьбу, поскольку недобитки старого мира, дескать, ни перед чем не остановятся, чтобы навредить "рабоче-крестьянской" государству.
- Зинаида Тулуб: репрессированная "мать" Роксоланы
- ХЛАМ и "Погреб искусств": культурная жизнь Киева 100 лет назад
- 1920-е годы: кто боялся украинизации
Именно тогда должны были вернуться домой, отбыв стандартный десятилетний срок, осужденные в коллективизацию "кулаки", жертвы политических процессов конца 20-х годов.
И они могли рассказать страшную правду о ГУЛАГе - наиболее засекреченном аспекте "сталинской демократии". После всего увиденного и пережитого узники вернулись бы непримиримыми мстителями.
Поэтому режим решил позаботиться о собственной безопасности. Расстрелом (не амнистией, не помилованием!) отметили большой юбилей - двадцатилетие большевистской октябрьской революции.
В Сандармохе погибли выдающиеся поэты-неоклассики: Николай Зеров и Павел Филипович, президент харьковской Свободной академии пролетарской литературы Михаил Яловой, драматург Николай Кулиш, создатель украинского современного театра, режиссер Лесь Курбас, известный академик-историк Матвей Яворский, министр финансов УССР Михаил Полоз.

Зеров и на Соловках продолжал переводить "Энеиду" Вергилия, считая это делом своей жизни. Лесь Курбас даже смог создать лагерный театр и поставил несколько спектаклей. Они еще верили в свое возвращение, в то, что темные времена пройдут.
Чтобы помочь им не утратить связи с Украиной, с ее культурными процессами, их жены проявляли чудеса изобретательности.
Скажем, обклеивали изнутри коробку для посылки с продуктами (список разрешенного для пересылки был невероятно коротким, а на севере люди страдали еще и от авитаминоза, цинги) страницами из недавно изданных книг и журналов.
Поэтому письма из ГУЛАГа - опять-таки бережно хранимые родными - содержат не только бодрые описания абсолютно якобы переносимого быта, но и профессиональные оценки литературных новинок.
Бодростью исписанные мелким почерком страницы дышали, конечно же, с оглядкой на неусыпный цензорский надзор.
Каждая из этих людских трагедий заслуживает отдельного рассказа. Скажем, судьба всей семьи писателя Антона Крушельницкого может стать красноречивым трагическим символом наших тогдашних потерь.
Крушельницкий приехал из Галичины по приглашению украинского советского правительства строить новую свободную Украину. Его арестовали уже через несколько месяцев, обвинив в создании националистической организации.
Сыновья Тарас и Иван были осуждены в рамках пресловутого "кировского процесса", когда после организованного самим Сталиным убийства ленинградского партийного лидера Сергея Кирова (его популярность составляла угрозу авторитету московского вождя) пострадали совершенно невинные люди.

Крушельницких расстреляли 17 декабря 1934 года. Говорят, когда их вели по тюремному коридору, ребята кричали: "Отец, зачем ты нас сюда привез?"
Уже в Сандармохе вместе с главой семьи погибли еще двое братьев, Остап и Богдан. А несколькими днями ранее под Ленинградом расстреляли их сестру Владимиру - медика, продолжавшего спасать жизни больных даже на Соловках.
Среди жертв Сандармоха - несколько членов литературной группы "Западная Украина". Все они добровольно приехали по приглашению правительства, все были обвинены в национализме и антисоветской террористической деятельности.
Скажем, Мирослав Ирчан вернулся в Харьков из Канады. Не хотел оставаться пожизненным эмигрантов, его манила родная земля. Но оказалось, что возвращались они не на родину, а в истерзанную Сталиным страну.
Власти всячески скрывали свои преступления. На запросы родных всегда предоставляли ложные сведения, и даже в реабилитационных справках конца пятидесятых указывали даты смерти 1942 -43 гг. Выглядело так, будто в результате загадочных эпидемий скончалось огромное количество заключенных.
Правда об урочище в районе карельского Медвежьегорска раскрылась в 1997 году, когда активисты организации "Мемориал" обнаружили документы и списки погибших. А также воспоминания о том, как капитан госбезопасности Матвеев собственноручно стрелял смертникам в затылок, добивая их при необходимости железной гирей.

Память о заброшенных и оскверненных останках жертв бередила душу. Друзья и родные безрезультатно искали могилы погибших на протяжении многих лет. Лишь спустя более полувека на поле скорби установили казацкий крест. Идентифицировать тела, разумеется, невозможно. Им всем была уготована общая могила.
В одночасье было уничтожено целое поколение. Эта травма не могла не повлиять на последующие генерации, на всю нашу историю.
Остались безутешные родители и сироты - все они вынуждены были жить со страшным клеймом "член семьи врага народа", не имея шанса на нормальную жизнь. Были разорваны социальные, духовные и культурные связи.
Однако совсем растоптать память все-таки невозможно. Сопротивляющаяся сила воспоминания, как личного, так и коллективного, очень велика.
Упоминания о репрессированных и замученных так или иначе десятилетиями питали украинское сопротивление советской власти. Горе, по мимо всего прочего, обладает способностью объединять и сплачивать.
Принявшие сторону жертв, только одним этим выбором уже противопоставляли себя их убийцам. Память сердца, писал когда-то Максим Рыльский, - беспощадна - "и без нее еще тяжелее, чем с ней".
Сохранились свидетельства, документы, записи, устные воспоминания - все это дождалось своего часа. Будто поднялся из глубины целый затопленный материк, чтобы изменить наши представления не только о прошлом, но и о нас самих, о настоящем и будущем.