Боец полка Азов Давид Касаткин (Химик) (Фото:t.me/khimikdavid4308)«РФ нас максимально недооценила». Интервью с азовцем Давидом Касаткиным, которого россияне называли «нацистом», «сатанистом», «киллером»
Когда россияне пытались впервые захватить Мариуполь в 2014 году, Давиду Касаткину не было 18 лет. С наступлением совершеннолетия он сразу стал бойцом полка Азов с позывным Химик.
В интервью Радио НВ Давид рассказал, как уже во время второй попытки россиян захватить Мариуполь, в 2022 году, оборонял родной город, почему выход защитников из Азовстали не был сдачей в плен и удастся ли деоккупировать Мариуполь.
— Если я правильно посчитал, то когда впервые захватывали Мариуполь, вам, наверное, было 16 лет. Вы помните, как это было?
— Примерно да. Обезьяны с автоматами в непонятной форме просто забежали в город, начали стрелять в воздух, что-то захватывать. Ничего серьезного не смогу ответить. То есть, было что-то непонятное — вооруженные люди, которые похожи на бомжей и тому подобное.
— На временно оккупированных территориях мы видим движение сопротивления. Как вы думаете, можем ли мы рассчитывать на сопротивление в Мариуполе?
— Мариуполь на 90% сожгли. От Мариуполя остался один район Ильича, на котором стояла 36 бригада, он единственный остался целым. Наверное, из населения осталось 20 тысяч человек, которые коренные мариупольчане. Остальные — поприезжали эти азиаты и все остальные с России работяги, которые там, вроде как, делают ремонты и тому подобное. Я не думаю, что там остались те, кто будет какое-то сопротивление делать.
— Раньше вы говорили о том, что в Мариуполе где-то 60% - «ватники». То есть люди, которые ждали Россию, несмотря на то, что они восемь лет видели происходящее на территориях так называемой «ДНР» и «ЛНР».
— Так они ничего не видели, они этим не заморачивались, вот в чем прикол. Они не смотрели. Они смотрели какие-то новости у себя в интернете.
Я говорю о тех 60% людей — [возрастная] категория моих родителей и плюс-минус пять лет. Молодежь была уже вся проукраинския. А те, кто вот возраста моих родителей и плюс-минус пять лет, все были за Советский Союз, «мы жили в Советском Союзе, там было хорошо, а что сейчас?» Короче: они там в Одноклассниках переписывались, спорили и все были настроены на то, чтобы вернуться в Советский Союз, так называемую на данный момент Россию. Вот такой настрой был.
— Когда сейчас город разрушен на 90%, но там российские флаги, там российская пропаганда, туда приезжают какие-то российские медийные люди, что-то им там обещают, действительно ли они получили то, что они хотели?
— Думаю, да — получили именно то, что они и хотели. Вот они увидели настоящую картинку, как оно есть на самом деле, получили это.
— Вы сказали, что мариупольцы не очень заморачивались по поводу того, что происходит в «ДНР», «ЛНР». Но ведь война была очень близко. То есть, даже в некоторых районах можно было слышать взрывы…
— Нет. После того, как полк Азов сделал Широкинскую операцию, оттолкнул противника из Широкино, люди в Мариуполе, у нас был фронт 12−20 км от города. И ты приезжаешь, например, с фронта в город, а тут тусовки, движухи, клубы и тому подобное, ты как в другой мир приезжаешь.
Люди не чувствовали этой войны, не знали, где она. Она была для них где-то там далеко. И вообще, «может, нас это не коснется». Вот такой был настрой.
— Мы общались в нашем эфире с медиком Дмитрием Кубряком, он летал в Мариуполь для того, чтобы помогать своим коллегам-медикам. Он говорил, что военные жаловались на то, что многие местные корректировали огонь россиян. Ваши побратимы с этим сталкивались?
— Смотря, в каком плане корректировали. Что они говорили? Попали в это здание? Или артиллерийские наводчики?
— Речь идет о том, что сообщали о дислокации…
— Да, конечно.
Я знаю случаи, мы ловили людей. У них были телеграм-каналы пророссийские, они скидывали разную информацию про нас, где мы находимся, сколько нас человек, какая у нас техника, какое у нас вооружение. То есть, агентура российская работала на тот момент хорошо.
Поэтому я и создал свой телеграм-канал, вел Инстаграм для того, чтобы эту войну как-то переломать. Да, были такие люди, которые сотрудничали с той стороной.
— Даже под обстрелами россиян?
— Конечно.
— Это те же люди, которые сейчас могут верить в то, что мы сами себя обстреляли в Мариуполе?
— Да. Конечно. Большинство людей в эту российскую пропаганду, которая уже давно, что Украина сама себя обстреливает, верили. Даже когда по городу начало прилетать, большинство людей думало, что это мы стреляем. Им ничего другого не докажешь. Пропаганда работает, люди с IQ ниже 90… Я не за всех людей говорю, а за тех, кто в это верит.
И приходилось некоторым людям объяснять, что если прилетело возле наших бойцов, зачем бы нам обстреливать своих бойцов? Ты пытаешься это людям объяснить, они: «Нет, вы сами сюда ударили». Очень трудно было людям объяснить.
— Если я правильно понимаю, жизнь все-таки больше была построена вокруг двух крупных заводов — Ильича и Азовстали. Это действительно так? Я об экономике города.
— По сути да, наверное. Я в это не вникал. Я с 18 лет пошел воевать в спецподразделение Азов. И я там не заморачивался, вокруг чего крутилось. Мой контингент друзей — ребята, которые были моряками и спортсменами. Все. Поэтому не было у меня друзей, которые работали где-то на заводах. Не могу сказать конкретного чего-то.
— Вы хорошо знаете город. Но впервые ли вы были на Азовстали, когда вы уже попали на завод?
— Внутри? Да. Там огромнейший завод, некоторых рабочих возили на автобусах.
Когда едешь с правого берега на левый, ты в любом случае проезжаешь Азовсталь, потому что он очень огромный. Так издалека видел и все.
— Сергей Цисарук, его позывной Мольфар, рассказывал, что когда до 24 февраля Азов пытался попасть туда, просто чтобы узнать, что там, где и какие можно использовать помещение, то администрация не допускала.
— Да. У нас мэр закапывал окопные линии и устраивал вечеринки. Много таких ситуаций [было], что с нами никто не хотел сотрудничать. Никто не верил, что будет война, и все халатно к этому относились.
На ваш вопрос я отвечу: да, такое было, нас не пускали. Говорили: «Ребята, какая война, вы что? Восемь лет уже прошло».
— Почему они не верили?
— Не знаю, потому что глупые очень. Наверное, поэтому. Другого слова я не подберу.
— Защитники Мариуполя сдерживали огромное количество врагов на протяжении 86 дней. Как вы думаете, насколько враг недооценивал силы сопротивления Мариуполя?
— Максимально. Суть даже не в Мариуполе, а суть во всей их спецоперации. Они максимально недооценили противника. Они сделали те же ошибки, которые они делали и в Чечне — начали ехать колоннами, эти колонны начали сносить. Максимально недооценили.
— Связано ли это с тем, что они продолжают использовать советскую стратегию?
— Я думаю, что их пропаганда просто играет против них самих. Потому что им внушают, что вас там встретят с цветами, будут радоваться, когда вы зайдете. И поэтому они решили, что «мы просто заедем».
Например, когда нас эвакуировали с Азовстали, мне один дагестанец сказал: «Нам говорили, что мы заедем в город, в райадминистрацию, пожмем руки, все сдадутся, и все на этом закончится». Вот они на это и надеялись. А вышло так, как оно вышло.
— Во время обороны Мариуполя вы были на командном пункте, помогали начальнику штаба. Вы говорили, что труднее всего отправлять друзей в бой.
— Да. Это огромная ответственность, чтобы не допустить никакой ошибки. Боевое планирование — это очень сложно. Это не просто: ты должен учитывать погоду, условия, кто напротив тебя стоит, какое у них вооружение, соотношение сил. Ты должен это все учитывать и хорошо это спланировать. И это планируется намного сложнее, потому что у тебя там стоят твои друзья. То есть, ты должен все-все просчитать. И когда ты куда-то кого-то отправил, а его там затрехсотило, ты чувствуешь вину. Такое есть. В этом сложно.
— Когда вы поняли, что произошло? Что это не просто какой-то фантастический фильм, очень страшный, в котором вы являетесь героем, а это то, что с вами случилось на самом деле? Обычно это какой-то промежуток времени занимает.
— Не знаю, я к этому как-то относился… Мир — это жестокое место. Знаете, есть такая фраза: очнитесь, мы уже все в аду. Поэтому я к этому относился нормально. То, что для некоторых ужас, для меня веселье и нормальная обстановка. Вот так.
— 36 бригада морпехов в апреле пыталась прорваться к Азову. Часть этой бригады смогла воссоединиться с Азовом, а другая часть попала в плен. Что там произошло?
— Я просто не знаю, как можно, какие слова нужно подбирать.
Редис командира 36 бригады неделю уговаривал, чтобы они прорвались к нам на Азовсталь. Этот человек построил колонну в другую сторону и пытался прорваться на Запорожье. То есть, он собрал свой блаткомитет с офицеров и тому подобное, забрал часть техники, и они начали прорываться на Запорожье. И их колону разнесли, его взяли в плен.
После чего все остальные, которые там остались, поняли, что у них нет вариантов, им нужно ехать на Азовсталь. Они собрались и поехали. Такая ситуация.
— Можно ли оценить, какое количество людей погибло?
— Не знаю, я не заморачивался.
Пол Мариуполя держало 500−600 человек, а 2000 человек 36 бригады держало четвертую часть города. И когда у них сдалось 300 человек, у меня просто глаза открылись. Я спрашивал: а сколько их там вообще? Я думал, что почти все они там сдались. А они говорят: «Еще 1600 осталось». Я просто… А какого фига 2000 человек держат четвертую часть, а 600 азовцев держат половину?
Потом еще 1000 человек сдалось. Короче, вот так оно все пошло.
— В какой момент было принято решение, что другого пути все равно нет, что нужно отойти на Азовсталь?
— У нас силы уже были разделены. Была Азовсталь и был правый берег. Между нами был противник. Я был тогда на правом берегу. И когда 36 бригада сдалась в составе 1000 человек, эта вся огромная орава, которая стояла на их направлении, сместилась к нам на правый берег. У нас уже не было противотанковых средств. Мы уже просто против танков воевали с автоматами. И мы поняли, что нас задавят. И у нас единственный вариант — это прорваться с боем на Азовсталь. Мы прорывались.
— Вы тогда попали в госпиталь на Азовстали?
— Я подвернул ногу. Я не помню — то ли разрыв связок, то ли какое-то растяжение. Просто нога опухла, я не мог ногу с ботинка достать. Пока опухоль не спала, я был с ранеными.
— Сколько времени вы там провели? Что вы там увидели?
— Неделю или 10 дней. Увидел очень много раненых своих друзей, которые лежат, стонут, нет антибиотиков, нет обезболов, они гниют просто, уже запах был. Очень много ампутантов — без рук, без ног парни. Тяжелая картина.
Раненых там было около 600 человек в небольшом подвале. Люди спали на трехэтажных кроватях. И ты там, где 600 человек, каждый второй стонет… Не передать эту атмосферу.
— В какой-то момент начали прилетать вертолеты. Как сильно это изменило ситуацию?
— Парни, которые летали к нам на вертолетах, огромные герои. Они привозили нам БК, назад забирали раненых. К нам прилетали наши парни — бывшие азовцы и некоторые другие ребята, которые приехали в Мариуполь, чтобы с нами воевать в полном окружении. Да, это очень сильно помогало. Очень много парней они спасли.
Не знаю, как это повлияло на ситуацию, но они оказали огромную помощь.
Насколько я знаю про Starlinkи, то их нам скинули, вроде как, на чем-то. Неизвестно, на беспилотнике или на чем-то другом. У нас появилась информация, что два парашютиста над Азовсталью летят. Думали, что сбили какие-то самолеты, что это пилоты десантируются, а оказалось, что это Старлинки кто-то нам скинул.
— Мы сейчас много говорим, что эта война России против Украины — самая медийная. Мы можем увидеть в прямом эфире ракурсы, которые никогда не видели раньше. Как это помогает? И как это мешает?
— Как это помогает им? Настроить народ против власти, настроить народ против армии, настроить народ, чтобы они были за тебя, за противника. Очень много можно про это рассказывать.
У нас было такое, что мы на определенном направлении в блиндаже, допустим, развернули штаб, пригласили новости какие-то. Они сняли штаб, всю местность, а мы просто оттуда потом вещи забрали и уехали. Русские новости посмотрели, стрельнули туда дорогими ракетами, не знаю, по 5 тысяч долларов, допустим, по 100 тысяч. Две ракеты туда пустили, а нас там нет. Они полиняли на деньги, а нам это ничего не дало.
На данный момент, когда все люди сидят в телефонах, медийность — одна из главных [опций]. То есть, это настрой людей, общества и тому подобное.
— Полк Азов является для россиян такой пугалкой — «нацисты», «сатанисты» и так далее. Увидели ли вы, что русские боятся полка Азов?
— Мне, по-моему, нельзя на эти вопросы отвечать. Не знаю, боятся или нет. Но когда я выходил в плен, я видел, что у человека, который держал на селфи-палке свою гоупрошку, тряслись руки. Не знаю, боятся они нас или нет, или ему просто холодно было.
— Как все было построено в Азовстале? Каков был быт?
— С гражданскими мы были в разных подвалах. На том командном пункте Джерело, где я был, был подвал пять этажей вниз. И мы в каком-то довольно большом цеху, нас было 350 человек.
Как был построен быт? Просто в разных углах по подразделениям все лежат. Навесили себе клеенок, сделали какой-то быт. Стояли бочки, где костры палили. Фантастический фильм какой-то, не передать.
— Когда начала заканчиваться еда?
— Еда была, просто мы не знали, на сколько нам нужно это растянуть. Мы не знали, сколько мы там будем находиться. Поэтому командир принял решение, что мы будем есть один-два раза в день определенное количество, чтобы растянуть это на какое-то время.
На командном пункте Джерело, где было 350 человек, мы ели в сутки 7 кг каши, в которую добавлялась банка тушенки. Это просто 20−40 кг кастрюля, в которой делали похлебки. И эти семь килограмм каши и банку тушенки с юшкой ели 350 человек.
— Вы сказали в одном из своих интервью: «Я был готов к смерти, когда выходил из Азовстали». Когда к вам пришло это чувство?
— Не знаю. Зачем смерти бояться? Что тут такого? День придет, наступит час, смерть ждет каждого из нас. Рано или поздно мы умрем. Зачем этого бояться?
На тот момент я был готов к смерти, я написал это к тому, что обо мне уже было очень много дезинформации, что я угрожал [марионетке Кремля в Чечне Рамзану] Кадырову, что я «нацист», «наркодиллер», «сатанист», «киллер», который убил больше 500 людей, профессионал, который проходил подготовку в Британии и Америке, головы резал — что только не делал. А они в это все верят. И если они в это верят, я сомневаюсь, что меня в живых будут там оставлять. Ну, окей.
— Говорили с Богданом Кротевичем, Тавром. Он рассказывал, что одним из вариантов было эвакуировать раненых, а самим оставаться на Азовстале, сражаться до конца. Когда стало ясно, что этот вариант невозможен? Какие варианты вообще рассматривали?
— Насколько я знаю, мы так и хотели сделать. У нас разговор был с другой стороной: «Мы вам отдадим своих раненых в плен, а вы потом наших раненых поменяете на своих целых». Для них это выгодно. Они сказали: «Нет, либо все, либо никого». И нам пришлось принимать решение. Это уже Редис принимал с командованием решение, думали, как решить эту ситуацию.
Как я понял, посоветовавшись с командованием выше, приняли решение, что мы выходим все, но на каких-то условиях, что Красный Крест будет, все будет по Женевским конвенциям и тому подобное. Для того, чтобы спасти тех парней, которые уже без антибиотиков и обезболов просто лежат, гниют заживо и умирают, стонут. Это ужасная смерть. И мы для своих побратимов не сдались в плен, мы вышли по приказу, сложив оружие.
Не было там никакой сдачи. Сдаться в плен — это когда ты выходишь с опущенной головой. Я что-то с опущенной головой не выходил.
— Мы еще понимаем, что Красного Креста не было нигде…
— Я видел только в самом начале Красный Крест, который взял у меня номер телефона. Дальше я Красного Креста вообще не видел.
— По этому номеру Красный Крест с кем-то связывался?
— Я даже не узнавал. Сомневаюсь. У моей мамы не было информации, живой я или нет. Потому что очень много гуляло слухов, что у меня сердце стало, что меня по мешкам порезали, то меня лично Кадыров застрелил и тому подобное. И у моей мамы не было информации на протяжении всего времени.
Только под самый конец [у нее появилась информация] через адвоката, которого я добился. Этот адвокат оказался более-менее нормальным человеком, который сказал: «Хочешь, напиши письмо маме, я ей отправлю в Телеграм». И я ей написал, что я живой. До этого времени с ней никто не связывался. То есть, из Красного Креста с ней никто не связывался. Она держала контакты только с нашими спецслужбами и командованием Национальной гвардии. И то, у них была [информация] 50 на 50 — «вроде, живой, а точно не знаем». Не уверен, что Красный Крест делал какую-то свою работу.
— Как вам удалось добиться того, чтобы адвокат к вам пришел?
— Своим характером.
— Вы говорите, что он почти нормальный человек.
— Да. Я просто объясню. Все те люди, которые стоят с той стороны, верят во всю эту пропаганду, что я «наркодилер», «нацист» и тому подобное. И когда я встретился с этим адвокатом, мы пообщались, и он такой: «Да ты, вроде, умный парень, начитанный, нормальный, спокойный. Я думал, ты вообще отбитый наглухо». Я говорю: «Это же пропаганда ваша». Мы пообщались, я ему рассказал так, как есть на самом деле. И он даже где-то в каких-то моментах, возможно, зауважал меня. И поэтому решил чуть-чуть, чем может, тем и поможет.
— Я ведь правильно понимаю, что во время обстрелов Мариуполя ваши родные — мать, две сестры — были именно в Мариуполе? Знаете ли вы, что с ними происходило в то время? Как и когда им удалось уехать?
— Я точно не знаю, когда у них получилось выехать. Я знаю, что они выехали через Россию, прячась, скрываясь, не говоря, кто они. Потом в Беларусь, из Беларуси в Польшу, из Польши в Германию. С ними на связи была, помогала выбраться девочка, подруга моя. Когда конкретно и сколько они ездили, я не знаю. Знаю, что потом мне это в шоке рассказывали, как они это все прошли.
— Что было с ними в Мариуполе?
— Они были на левом берегу в частном секторе. Они уехали после того, как им БТР разнес полностью дом. То есть, начал БТР по их дому работать, они легли на пол, где-то прятались, потом вышли. Дом весь разрушенный, они сели в машину и начали уезжать.
— У вас не было возможности поддерживать связь с ними даже в Мариуполе?
— Связь у меня какая-то была, но потом в какой-то момент связь пропала. Месяц у меня не было связи с ними, я переживал, что с ними. Потому что тот участок, где были они, уже был под противником. И когда я уже был на Азовстале, они написали, что выбрались. Я успокоился.
— С вами контактировали кто-нибудь из ваших знакомых?
— Все люди, которых я знал с не военного круга общения, из города уехали еще в первые недели. Никак ни с кем не контактировал.
— Была информация о том, что Редис в какой-то момент встречался для переговоров с россиянами. Известно ли, что он привозил оттуда? О чем ему говорили?
— Если честно, я не знаю, на какие там переговоры с русскими Редис ездил. Я знаю, что он общался с главой ГРУ российского. Я не знаю, по поводу чего они договаривались и на какие темы они разговаривали.
— Как вам сообщили, что вы будете выходить из Азовстали?
— Сказали, что будем выходить на каких-то хороших условиях по Женевских конвенциях, и что нас очень быстро всех обменяют.
— А после этого прошел июнь, июль, август, сентябрь — четыре месяца. Вас сразу вывезли куда-нибудь в Россию?
— Нет, я не был в России. Я сидел сначала на Еленовке, потом сидел в СИЗО на Макеевке. Это СИЗО МГБ. МГБ — это как СБУ у нас, это так называется в «ДНР».
Неделю был в Еленовке, потом в другом месте был еще 12 дней, и потом три с половиной месяца я сидел в Макеевском СИЗО.
— Те люди, которые проводили допросы, чего они от вас хотели?
— Что для вас «допрос»? Просто когда меня завели в кабинет и задают вопросы, что я делал 24 февраля?
— Например.
— Просто спрашивали: что ты делал с 24 февраля? Я им рассказывал. Ничего такого не было.
— Мы знаем, что от других азовцев они хотели, чтобы они сказали, что они убивали мирное население, чтобы записали это на камеру, чтобы потом сказать, что азовцы «нацисты».
— Меня не заставляли. Они видели, что я характерный парень, бить меня бесполезно, что они не добьются ничего. В некоторых моментах со мной разговаривали даже на уважении. 50% на уважении, 50% агрессивно и негативно. Все, что меня заставляли [делать], я этого не делал.
— Вы много рассказывали об истории с Кадыровым. Появился пост, будто вы написали, что убьете его мать или что-то такое. Это был отдельный медиавброс для того, чтобы вас показать с плохой стороны.
— Человека, которого героизируют, показать плохим. Это делалось для этого.
— И этот человек у них в плену. Как разрешился этот конфликт?
— Как-то договорились, наверное. Не знаю.
— Не было попытки передать вас каким-нибудь кадыровцам?
— Нет, я не виделся ни с кем. Я виделся с одним чеченцем из ФСБ. Я не был в Чечне, не был в России на тот момент. В России я был только когда нас уже на обмен везли, все. Ни с кем не общался.
Какая была ситуация? Со мной общались, видели, что я совсем другой человек, нежели они меня представляли, говорили: «Ты же умный парень, зачем ты это писал?» И тем людям, которые задавали эти вопросы, я объяснял, что я этого не писал: «Хотите, я вам покажу, как это делается?» Я им показывал, они говорили: «Да, фигня». Я говорю: «Это пропаганда, я бы такого не написал никогда». А некоторые люди в это верили.
— Какие были тюремщики в МГБ?
— В МГБ, где я был, было все по закону. Меня там не пытали. Я был особо опасным преступником, но ко мне относились как соответствует в СИЗО. Ничего такого не было именно в этом СИЗО.
— Вы находитесь в информационном вакууме, у вас не было доступа к новостям. Я знаю, что пленным рассказывали, что Киев уже пал…
— Да я в это не верил, конечно. Просто я считаю себя в некоторых рамках умным человеком. И когда я понимаю соотношение войск, разбираюсь в военной тематике, и мне говорят, а я просто смеюсь. Они говорят: «Чего ты смеешься?» Я говорю: «Все, забей». Мне уже говорили, что Польша забрала часть Украины, я говорю: «Даже спорить не буду, пусть будет так». Это бред. Я в это не верил. Мне говорили, что Харьков уже забрали. Много чего говорили. Я понимал, что это бред полный, если Мариуполь 86 дней не могли забрать.
— Но у вас была возможность читать книги, это меня удивило.
— Да, когда я попал в МГБ, там было все по закону. У меня был допуск до библиотеки, я там читал книжки.
— В Еленовке было не по закону?
— Скорее всего, да.
— Расскажите, чтобы наша аудитория понимала, что такое по закону, а что — не по закону, учитывая, что вы военнопленный.
— Я не могу конкретно ответить, что такое по закону. Но я расскажу, что было в Макеевке. Меня кормили, у меня были порции еды, как у всех, у меня были права, как у других заключенных, то есть, меня ни в чем не ущемляли.
А в Еленовке в чем-то ущемляют. Но в чем, я не могу говорить.
— Вам говорили о том, что может быть трибунал?
— Ко мне приезжала какая-то женщина из Первого канала, я не помню, Марьяна или Марина зовут, азиатской внешности, снимала там со мной целый документальный фильм.
Она меня пыталась чем-то напугать из разряда: «Ты видел, какую там клетку построили?» Я говорю: «Не видел. Даже если построили, и что?» Она: «Страшно»? Я говорю: «Нет, чего боятся?» Она: «Клетка, пожизненно тебя посадят или высшую меру наказания дадут». Я говорю: «Я свое уже отбоялся, чего мне бояться?» Просила, чтобы я перед Кадыровым извинялся. Я говорю: «Нет, я извиняться не буду. Я ничего этого не писал». Говорит: «Маме привет передавай». Я говорю: «Не буду». Она говорит: «В смысле?» Я: «В прямом, я в вашем ток-шоу играть не буду». То есть, такое было.
Да, пугали трибуналами, «на 15 лет сядешь минимум», «пожизненное и расстрел». Не знаю, верил я в это или нет, но я в этом варился, конечно, думал, правда это или нет.
Но почему-то мне казалось, что либо обменяют, либо посадят лет на 20. Все.
Посадят меня на 20 лет, наши территории-то потом вернут. В любом случае война когда-то закончится. Все захотят, чтобы все военные вернулись к себе, наши военные чтобы вернулись к себе. По-любому будет какой-то обмен, я 15 лет сидеть не буду. Поэтому я сидел и просто чего-то ждал. Я знал, что год, два, может, три [придется сидеть].
Свои функции как военнослужащий, как офицер я выполнил. Поэтому я сидел. Но когда пришла информация, что освободили почти всю Харьковскую область, когда я еще в СИЗО сидел, мне так стало уныло, я думал: блин, пацаны там движуют, а я сижу в этом СИЗО. Даже немного чувство вины какое-то было. А так я думал, что года три просижу и потом меня в любом случае обменяют.
— Как вы узнали об освобождении Харськовской области?
— Я не могу сказать, как в тюрьме появляется какая-то информация. Где-то у кого-то появилась информация, она пошла дальше и дальше. И как-то дошла до меня.
Половина противников обращаются с пленными хорошо, половина — плохо.
Например, у меня были пленные. К нам попало два пленных и я им давал курить, давал им Сникерсы, не давал их бить. Я к ним относился, как дурачкам, которые сюда попали. Один сказал, что у него двое детей, второй — молодой вообще, ему 19 лет. Дураки, пусть сидят, не надо их трогать. Они сюда попали, зачем над ними издеваться? Я самодостаточный человек, мне не надо, чтобы самоутвердиться, издеваться над пленным. Если я захочу самоутвердиться, я возьму автомат и пойду на позицию куда-то. Я к ним относился также, как я хотел, чтобы относились к моим друзьям, которые попадут к ним. На это надеялся.
Я снял видео, как я даю курить одному пленному. И хотел этим показать, что мы к вашим пленным относимся хорошо. Но потом произошла ситуация, когда мы прорвались на Азовсталь уже, а этих пленных покормили и оставили в подвале. Потом мне уже на Азовстали показывают видео, что этот пленный, которому я даю курить, уже мертвый. И кто его убил, я не знаю. А вешают это на меня, сопоставили два видео: «Давид Касаткин — убийца пленных». Хотя я его не убивал. Я мужское слово даю, что я его не убивал. И когда они находились вместе со мной, никто их ни разу не ударил.
Потом по поводу этого всего разбирались. Ко мне приезжали русские следователи, задавали мне эти вопросы. И на второй раз, когда они приехали, сказали, что второй парень, который остался жив, рассказал, что был такой Давид, который не давал нас бить, и что он давал нам сникерсы и курить. И они после этого начали ко мне хорошо относиться: «Ты к нашим пацанам нормально, красава, значит, и мы будем к тебе нормально». А разобрались ли они с тем, кто убил пленного, я не знаю. Я этого не делал.
— Пленными были россияне или так называемые ДНРовцы?
— Это были россияне.
— Чего вы ожидаете от мобилизации в России?
— Когда я был в Макеевском СИЗО, 125 зеков уехали на войну. И они знали, что очень большие потери у России, но все равно подписались на то, чтобы ехать на войну.
Чего ожидать? Я не знаю. Еще больше двухсотых. Люди не подготовленные. В современной войне, какой бы ты не был подготовленный, дело случая — попадет в тебя что-то или не попадет. Ты можешь быть крутым профессионалом, просто по тебе авиация ударит и ничего не сделаешь с этим.
Поэтому просто будет больше двухсотых. Подготовки у них нет, это влияет на масштаб. Если бы была у них подготовка, это бы влияло на что-то…
— Когда вас вывозили с Макеевки, о чем вы думали? Вы понимали, что вас будут освобождать?
— У меня было два вариант: либо куда-то на север, либо экстракшн в Турцию. И я не знал до последнего.
Какая ситуация была? Меня забрали с Макеевки. Мы приехали потом в Донецк, закинули еще 40 человек в этот КамАЗ. Мы в очень трудных условиях ехали, нас так неудобно посадили. И я услышал, что все те, кто сидят со мной, это люди, которых я знаю, это весь почти офицерский состав. Я думаю: блин, офицерский состав бы не меняли.
Потом мы приехали, по-моему, в Таганрог (я не уверен), нас загрузили в самолеты. И мы куда-то взлетели. Рядом со мной сидел Кирт, это мой бывший командир батальона. И он у меня спрашивает: «Думаешь, куда летим»? Я говорю: «Либо Турция, либо куда-то в Рашку на север». Приземляемся, открываются двери, мы слышим, что разговаривают на русском. Думал в шутку: все, будем сейчас где-то в шахтах работать. И потом мы слышим, что они сейчас дозаправятся и куда-то дальше летят. Опять надежда какая-то появилась.
Потом мы приземляемся в Беларуси. Откуда-то мы узнали, что это Беларусь, и уже поняли, что на обмен. Когда нас из самолета вывели, посадили в нормальный транспортный автобус, мы поняли, что это обмен будет сейчас.
— Насколько реально деоккупировать Мариуполь?
— Я не могу ответить на этот вопрос, потому что я очень много времени был [не на фронте]. Я не знаю соотношение сил сейчас, какое у нас вооружение, какая у нас техника, что у нас с авиацией, и поэтому не могу планировать что-то на данный момент.
Скажу, что не знаю, насколько сейчас возможно. В будущем будет возможно, я уверен. А на данный момент не знаю.
— Последний вопрос: как вы? Вы, мне кажется, в норме.
— Да, со мной все хорошо. Меня это наоборот закалило. Есть два типа людей: которых плен угнетает и которых закаляет. Я из тех людей, которых любые трудности закаляют. Поэтому со мной все в порядке. Все нормально. Я ж не девочка какая-то, я мужчина. И ничего такого я не пережил, чего бы не смог пережить какой-то другой мужчина.
Теги: Донецкая область Мариуполь Интервью НВ Пленные Оленовка Азовсталь Военнопленные Оборона Мариуполя Полк Азов Радио НВ Война России против Украины обмен пленными Азовсталь
Читать далее