Более миллиона украинцев в военной форме сейчас отстаивают свободу страны в самых ожесточенных боях, где теряют собратьев и получают травмы как физические, так и психологические (Фото:Latin America News Agency via Reuters)Когда тебя завтра могут убить. Военный психолог — о том, какие расстройства наиболее распространены среди бойцов «на нуле». Интервью НВ
Психотерапевт и майор ВСУ в отставке Алексей Карачинский объясняет, с какими психологическими проблемами к нему обращаются бойцы с передовой и как он снимает стресс у тех, кто только едет на фронт.
Сегодня более 1 млн. соотечественников в форме обеспечивают работу секторов безопасности и обороны страны. При этом значительная часть этих бойцов участвовала в жестких боях, теряла собратьев и прорывалась сквозь оцепление врага, а значит получила травмы как физические, так и психологические.
Пережить их уже восьмой год бойцам помогает военный психолог Алексей Карачинский, у которого за плечами не только степень PhD ( доктора философии) в сфере психологии, но и опыт комбатанта — он сам прошел четыре ротации на Донбассе в 2014—2016 годах, и с тех пор является ветераном и майором ВСУ в отставке.
НВ поговорил с Карачинским о наиболее распространенных психологических проблемах бойцов, а также о моральных дилеммах, возникающих у ветеранов и у комбатантов на «нуле».
— Как часто бойцы решаются обратиться к психологу и легко ли идут на контакт?
— Вообще военные — суперзакрытые люди, даже разговорная терапия не для всех подходит, не говоря уже о телесной. Когда мы с коллегой занимались реабилитацией людей, потерявших конечности, то обучали самих ветеранов телесным практикам для снятия фантомных болей. Эти ветераны на себе ощущали результат и уже потом были инструкторами для других. Потому что вытащить какого-нибудь военного на разговор — пока нереально.
Но это до первой большой ротации. Потому что был случай: наша группа из четырех специалистов на выезде обнаружила бригаду, в которой по меньшей мере 40% состава остались в поселке Знаменовка Донецкой области — то есть не вернулись. К моему удивлению тогда к нам выстроились очереди, потому что ничего уже не помогало. Люди пьют, дерутся друг с другом, или кто-то, например, стреляет, а у другого человека происходит недержание.
Поэтому обычно я работаю по трем направлениям — с теми, кто едет на передовую, теми, кто воюет, и теми, кто вернулся. Но поскольку большой ротации еще не было — последних пока не так много, только те, кто не может дальше воевать из-за травм. Поэтому сейчас чаще работаю с военными в зоне боевых действий, которые знают мой телефон и звонят время от времени.
— Какие проблемы возникают у военных перед отправкой на фронт?
— Прежде всего, это проблемы тех, кто, как говорится, не обстрелян. То есть когда человек не знает, что его ждет на фронте и представляет войну только такой, как ее показывали в фильмах. Если речь о командире подразделения — это проблемы с лидерством. Например, вдруг меня не будут слушать подчиненные или как вести себя с коллегами.
Очень много тем, конечно, связанных со страхом: если не вернусь или вернусь не цел. Но здесь важно уметь отличать реальную опасность от воображаемой, когда человек начинает рисовать себе страшные картинки будущего. Да, в какой-то момент он поймет, чем отличаются звуки минометных снарядов от артиллерийских. В зависимости от этого он будет иметь алгоритм действий, и это будет реакция на реальную опасность. А страх нереален, он появляется в воображении, и с ним надо работать.
За плечами у военного психолога Алексея Карачинского – четыре ротации на Донбассе в 2014-2016 годах и звание майора ВСУ в отставке / Фото: DR— А с какими психологическими проблемами чаще всего сталкиваются военные «на нуле»?
— Когда я сам там был, моей главной задачей было выводить бойцов из разных психологических состояний. Например, человек поймал тремор: он начинает дрожать, и никто не знает, что с этим делать. Особенно опасно это во время боя или когда рядом прилетело. Организм реагирует и таким образом пытается защититься. Тремор — это результат высокого напряжения, накопившегося в теле. Поэтому не нужно человека останавливать ни в коем случае, нужно взять за руки и потрясти еще сильнее, чтобы помочь побыстрее высвободить напряжение.
Еще одна распространенная проблема — кто-то поймал панику или паранойю. Например, сейчас общаюсь с парнем, который уверен, что ему кто-то подсыпает что-то в еду. Отдельная большая проблема — бойцы могут параноить, что и психолог подослан врагом.
Часто у бойцов возникают проблемы со сном, но это тоже связано с доверием. Они жалуются: «Мне нужно самому бодрствовать, чтобы не проспать атаку». Но сколько это возможно? День-два? Потому военные часто интересуются, о чем лучше думать перед сном. На самом же деле наш мозг не отличает воображаемого от реального, если мы не прилагаем к этому усилий. Когда я лежу и представляю, как прилетело мне в дом, я тоже буду чувствовать тревогу. А когда ложусь и представляю, как Путин умирает или как еду на море с женой — меня наполняет чувство безопасности. Одна из важнейших идей — дать ощущение безопасности своему телу, чтобы оно могло заснуть. Одним словом, советую мечтать в окопах.
Очень много с семьями работаю: с женами не выходящих на связь военных или с самими бойцами, которые часто не знают, о чем разговаривать с родными.
— Возникают ли у бойцов моральные дилеммы, связанные с убийством другого человека?
— Такие дилеммы классно обсуждать на фестивале документального кино. А когда ты на войне, особых моральных дилемм с тем, чтобы убить другого, не встречал. Идет атака, в тебя стреляют, и нет времени думать, убивать или не убивать, здесь подключаются животные моменты. К тому же если это не бои за город, речь идет в основном о работе артиллерии.
Да и само сражение проходит иначе. Это я по своему опыту из Дебальцево могу сказать. Обычно ты бой представляешь, как его показывают в голливудских фильмах, а на самом деле ты сидишь в окопе, автомат торчит из него, и ты стреляешь в сторону врага. Там никто даже голову не высовывает и не целится.
К тому же, мы не можем решить такую дилемму с убийством, когда говорим о человеке. А как слово «человек» мы заменяем «негодяем» — дилеммы нет. Поэтому, говоря о военных, важно дегуманизировать врага, такие моменты все и решают.
— На какие сложности в адаптации к мирной жизни жалуются вернувшиеся с войны?
— В 2014—2022 годах таких проблем было много: кто-то не может забыть, а кто-то не понимает, что ему делать дальше в жизни. Еще присутствует потеря смысла жизни, если, например, убивают друзей. Когда ты едешь воевать — это уже достаточно большой смысл. А когда ты это делаешь с другом, который там остается — это выбивает основу.
К тому же на войне все черно-белое, и гораздо проще, чем в обычной жизни. У тебя есть приказ, и ты его выполняешь. Ты хорошо понимаешь кто друг, а кто враг. Тебе не нужно никого подсиживать, чтобы занять его позицию, тебя могут завтра просто убить, и ты об этом вообще не думаешь. Плохие и хорошие качества кристаллизуются, мир становится несколько утопическим. Поэтому к мирной жизни адаптироваться довольно сложно — кто-то хочет вернуться назад, кто-то не чувствует понимания среди других, а кто-то имеет полный перечень симптомов ПТСР. Я сам помню это состояние по возвращении, когда ходил по городу, как пришелец, и мне десять дней понадобилось, чтобы выйти из скорлупы.
Приведу пример, как это происходит в армиях Израиля и США: военнослужащий сражается, например, в Ираке, и это условная территория войны. Когда заканчивается ротация, он не едет сразу домой. Все подразделение забрасывают на месяц в закрытый санаторий, например, в Германию. И это уже полумирная буферная зона, где бойцы не только проходят медицинскую реабилитацию, но и адаптируются. Поэтому уже не будет такой резкости, когда они уедут в мирное пространство.
— Какие самые тяжелые случаи из своей практики можете вспомнить?
— У меня был парень, который по возвращении с фронта продолжал чувствовать трупный запах. Запах зафиксировался, когда военный выгружал двухсотых, и ему сказали сразу после того идти делать что-то другое. То есть, для него ситуация не завершалась, это был последний сильный эмоциональный момент в том трудном деле. Поэтому мы с ним в воображении хоронили этих изуродованных людей в землю, которая обычно забирает запахи, и засевали ее ароматными цветами.
То же я советую родителям в работе с детьми и их опытом взрывов: надо изменить ассоциацию на ту, где взрыв равно безопасность. К примеру, хлопушка на День рождения — это шум, связанный с безопасностью, праздником и, главное, контролем. Так же и с военными: нужно сменить сильный эмоциональный момент, в котором зафиксирована травма.
Но есть научно интересные случаи, а есть просто эмоциональные. Как вот жена убитого азовца или девушка, отец которой летал на вертолете на Азовсталь и был сбит, поэтому до сих пор неизвестно, мертв ли он или в плену. Будь это военные другой армии — это были бы рядовые случаи. Но когда речь идет о своих, таких замечательных людях, очень не хочется, чтобы их обижали.
Присоединяйтесь к нам в соцсетях Facebook, Telegram и Instagram.