Соучредитель и председатель правления фонда Голоса детей Елена Розвадовская (Фото:Голоса детей/Facebook)«Враг колошматил две области с 2014-го». Нас не шокировал внезапно съехавший с катушек сосед — интервью с главой фонда помощи детям
Волонтерку, правозащитницу и главу правления благотворительного фонда Голоса детей Елену Розвадовскую 24 февраля не шокировало нападение России на Украину, ведь она еще с 2014 года поддерживала на Донбассе семьи, пострадавшие от войны.
Они со своей организацией быстро мобилизовались и расширили масштаб деятельности с двух областей до всей страны.
Как психологически помочь детям, пострадавшим от войны; что могут сделать родители, а когда следует обращаться к специалистам, Розвадовская рассказала в интервью Радио НВ.
— Я хотела у вас сначала спросить о статистике, понимая, что за сухими цифрами действительно стоят истории спасенных детей, которым оказана помощь. Скольким детям фонд Голоса детей уже смог оказать помощь?
— С 24 февраля, с момента полномасштабного вторжения России в Украину, это тысячи детей, но разные виды помощи. Если говорить о психологической помощи, которая предполагает более индивидуальный и длительный подход (например, с одним ребенком мы можем заниматься два-три месяца), это гораздо меньшие цифры. Если говорить о гуманитарной помощи — помощь шелтером или продуктами питания в эвакуации, это гораздо большие цифры.
В первую очередь [оказывали помощь] в конце февраля, в марте, апреле, когда были очень активные фазы эвакуации — Киев, Харьков выезжал. Сейчас эвакуация тоже продолжается, но менее многочисленно. Мы понимаем, что многие уже выехали, очень много сообщений поездов уже просто нет, поэтому сейчас немного другой этап. Этап, когда мы больше концентрируемся на помощи семьям, особенно тем, которым уже некуда возвращаться. Авдеевка, Северодонецк, Лисичанск — это те города, в которых мы работали с 2015 года; снимали документальные фильмы с участием детей: арттерапию проводили — делали много работы, направленной на помощь семьям, живущим на линии фронта.
Большинство из семей, с которыми мы познакомились еще тогда, сегодня [находятся] в Западной или Центральной Украине, в эвакуации. Они не могут поверить, что уже второй раз переживают эту ситуацию, когда ты понимаешь, что теряешь дом, теряешь свое место.
Наверное, сейчас тот этап, когда очень много семей понимают, что они надолго потеряли свой город — Мариуполь, Северодонецк. Это очень частые истории, к сожалению.
— На чем больше всего сейчас сосредоточена ваша работа? Я знаю, что до 24 февраля все же занимались Востоком Украины, теперь география — это вся Украина. Какие самые актуальные проблемы на пятый месяц полномасштабной войны?
— Проблем, очевидно, масса, учитывая, насколько увеличился масштаб трагедии. Если до 24 февраля мы работали только в Донецкой и Луганской областях и с единичными семьями переселенцев, которые были расселены по всей Украине, то сейчас это масштаб всей Украины и очевидно, что мы не готовились к такому большому.
Впрочем, ключевой программой нашего благотворительного фонда является психологическая, психосоциальная поддержка при травме войны.
Мы работаем с травмой войны и много о ней говорим, кричим, пытаемся выработать какие-то документы или механизмы действенной помощи, изучаем зарубежный опыт. Еще в начале февраля я думала о том, как актуализировать тему травмы войны и психологической поддержки детей. Сейчас уже, к сожалению, актуализировать ничего не нужно этой темой. На наш взгляд, в Украине нет такого ребенка, который так или иначе не пострадал бы от этой войны, который так или иначе не испытал бы на себе его последствия. То ли дети потеряли возможность ходить в школу, потому что бесконечные сирены; то ли родители детей служат в армии и неизвестна их судьба или резко изменилась.
Поэтому фокус работы психологическая и психосоциальная поддержка. Впрочем, отвечая на вызов войны, разрушающей дома и города, мы предоставляем широкий спектр гуманитарной поддержки здесь и сейчас. Все, что нужно семье для того, чтобы начать жить в новом месте.
— Как из небольшой инициативы вы сейчас выросли в крупную благотворительную организацию, помогающую огромному количеству семей преодолеть эту травму войны?
— Начиналось с того, что я занималась темой защиты прав детей не в благотворительной организации, даже не в общественном секторе, а в связанном с государственным органом власти.
Когда началась война 2014 года, все, кто так или иначе занимались темой, касающейся защиты прав детей, помощи детям, столкнулись с ситуацией, что не понимаем, кто такой ребенок войны, как его защищать. Я никогда не видела боевых действий. В принципе мы не понимали, что такое война, как она реально происходит. XXI век. Казалось, что это все осталось далеко позади, но нет — дети до сих пор сидят в подвале из-за того, что у нас просто ненормальный сосед.
Это началось больше с мониторингов, с поездок на Восток, волонтерской работы, работы здесь и сейчас, чтобы хотя бы чем-нибудь [помогать]. От стресса и депрессии, от бессилия в этой ситуации, когда ты не можешь сдержать войну, очень часто помогает прямое, четкое действие, конкретное действие. Вот помог прямо сейчас — вроде бы стало легче осмыслить все происходящее. Поэтому это все началось с волонтерской работы на Востоке, поддержки семей буквальным развозом, чем-то очень нужным.
Потом с течением времени я стала больше дружить с этими людьми, сама поселилась в Славянске, хотя родом совсем не оттуда. Северодонецк, Лисичанск — это все почти родные города, где знаешь каждую улочку, каждое место. До прошлого года там тоже частично проживала.
Потом это все больше переросло в психологическую помощь, в частности психосоциальную поддержку, как арттерапия — один из наших проектов. Я в том числе увидела, что можно бесконечно оказывать помощь продуктами питания и гуманитарную помощь, а дети тяжело проживают ситуацию стресса, ситуацию того, что рядом война. Им все равно нужно играть, они этого хотят. Это нормальная потребность ребенка быть ребенком даже в то время, когда идет война.
Начали с того, чтобы помогать им реализовывать свое детство и свои желания, мечты поиграть, попинать мячик, съезжать с горки на санках, даже если за кустами стреляют. Все это плавно переросло в программы психосоциальной поддержки. Мы зарегистрировали фонд в 2019 году.
Сейчас оказалось, что мы правда очень давно в теме детей войны и 24 февраля для нас не наступило ничего нового, кроме того, что все изменилось в масштабах, умноженных на миллион. Для меня лично нет диковинки в том, что дети могут сидеть в подвалах, потому что они сидели там с 2014 года и мы знаем, сколько враг колошматил и терроризировал две области — Луганскую и Донецкую. Впрочем, безусловно, к таким драматическим планам никто не готовился.
— Как вам пришлось перестраивать свою работу или расширять команду, учитывая, что с 24 февраля полем деятельности стала вся Украина?
— Мы очень быстро мобилизовались, потому что у нас не было этого первоначального шока: «Война, неужели? Что, правда?». Нам не приходилось открывать глаза на внезапно съехавшего с катушек соседа. Потому мы очень быстро мобилизовались. Большая часть работы все равно организована, конечно, онлайн. Большинство психотерапевтов, которых мы вывозили из Северодонецка, Горного, Лисичанска, Славянска, — это люди, которые сейчас точно так физически переселены.
Многое ушло времени на то, чтобы люди обустроились в новых местах, будучи сами переселенцами. Но мы очень быстро развернули свои контакты среди знакомых, среди опорных волонтерских движений на Востоке. Очень быстро начали финансировать эвакуационные автомобили. Переехали физически на Западную Украину, потому что из Киева работать было нереально — постоянно нужно было бегать в бомбоубежище. На Западной Украине и не нужно было искать свою работу, потому что буквально все было забито людьми, нуждающимися в помощи. Поэтому мы начали в шелтере просто скупать все, что нужно.
С 1 марта организовали онлайн психологическую поддержку. У нас до сих пор работает линия психологической поддержки, и вы можете получить консультацию онлайн. Сразу мы начали запускать наших психологов и в шелтеры для того, чтобы организовывать работу с детьми.
Наша линия: 0800−210−106. Если вы чувствуете, что вам нужно с кем-то поговорить, вы можете позвонить по телефону.
— Речь идет не только о детях, но и о взрослых?
— Да, нельзя рассматривать детей без контекста семьи, без взрослых. Мы не можем принести благо шестилетнему ребенку, понимая, что его мама сейчас страдает и возможно тоже в состоянии острой депрессии или паники. Очевидно, что ребенок — это всегда часть семьи. Семья является первой опорой для ребенка: поддержи родителей — поддержишь ребенка просто потому, что ты поддержал родителей. Поэтому линия психологической поддержки [действует] для детей и родителей.
— Еще хочу вас спросить о каких-то советах, возможно ли маркеры для родителей или тех, кто находится рядом с ребенком, которые должны свидетельствовать о том, что откладывать с психологической помощью и поддержкой уже некуда. Понятно, что эта поддержка нужна всем, но возможно не всегда этот вопрос стоит остро. А что свидетельствует о том, что нельзя даже до завтра ждать, надо срочно обратиться?
— Есть несколько важных моментов. Прежде всего, такой аспект как психоэдукация. Безусловно, всем родителям будет полезно больше почитать о том, как защитить сейчас своего ребенка от этого негативного тревожного травматического фона. Мы должны понимать, что новая реальность наступила и убегать от нее просто бессмысленно. Мы будем жить дальше, но просто в новых обстоятельствах.
В то же время для большинства детей достаточным будет помещение их в ситуацию или пространство, где они могут играть, бегать осуществлять свою физическую активность; получать поддержку и быть в пространстве, где их чувства и эмоции могут раскладываться. Это психосоциальная поддержка — не надо детям запрещать играть, рисовать, если им хочется бесконечно рисовать.
Если же есть (мать может чувствовать) нечто большее, чем просто страх. Обычно это могут быть видимые, очевидные изменения в поведении: не просто не слушается, не ест кашу, а изменения состояния от очень депрессивных настроений или очень тревожных, когда ребенок буквально не отпускает маму на пять минут… Тоже могут быть и физические проявления вроде энуреза. Ребенок также может частично терять речь, заикаться. Это должно настораживать.
Конечно, у каждого ребенка это все происходит очень индивидуально. Впрочем, если вы понимаете, что была травматическая ситуация, которая должна его испугать, ребенок молчит, это также может быть сигналом о том, что ребенок очень-очень зарыл свой страх и сейчас происходят тоже не очень приятные вещи для будущего.
[Нужно] наблюдать за детьми, быть рядом и понимать, что часто дети очень сильно озабочены еще и острой реакцией родителей на поведение. Если вы чувствуете, что вы, как мама, сама очень тревожна и у вас все валится из рук, вы демонстрируете свою панику или тревожность, то думать, что ребенок при этом как-то отдельно живет, рисует, читает и все у него нормально, также не надо. Потому что для ребенка родители — это первый фильтр всего этого мира, через который он его воспринимает.
Иногда важно оказать поддержку маме. Она приведет себя в порядок, к стабильности и предоставит необходимую поддержку ребенку. Конечно, не нужно бояться такого вопроса, как проконсультироваться с психологом. Знаю, сейчас очень многие психологи оказывают много бесплатной поддержки.
Ця публікація створена НВ за підтримки ІСАР Єднання у межах проєкту «Ініціатива секторальної підтримки громадянського суспільства», що реалізується ІСАР Єднання у консорціумі з Українським незалежним центром політичних досліджень (УНЦПД) та Центром демократії та верховенства права (ЦЕДЕМ) завдяки щирій підтримці американського народу, наданій через Агентство США з міжнародного розвитку (USAID). Зміст матеріалу не обов’язково відображає погляди ІСАР Єднання, погляди Агентства США з міжнародного розвитку або Уряду США.
Присоединяйтесь к нам в соцсетях Facebook, Telegram и Instagram.