Притула и приобретенный волонтерами беспилотник (Фото:Сергей Притула / Facebook)«Подписать мирное соглашение после всего — это политический и физический суицид». Сергей Притула об оружии, войне и мире
Пятая колонна и люди, ответственные за срыв оборонного заказа, обязаны понести политическую и уголовную ответственность. Война должна перезагрузить общество так, чтобы украинцы перестали слушать в маршрутках отвратительный русский рэп, а вместо двухлитровки пива покупали ребенку книгу. А любой политик, который после всего пережитого подпишет позорное «мирное соглашение», обречен. Так считает волонтер Сергей Притула, фонд которого за три месяца войны собрал для ВСУ сумму, сопоставимую с расходами олигархов. Он рассказал, становится ли у армии меньше потребностей, и впервые показал собственную картину, которую приходится продавать, так как «пришло время менять доллары».
С волонтером пообщалась Елена Трибушная, украинская журналистка, главный редактор и ведущая YouTube-канала Є питання.
— Мне на днях YouTube в виде флешбека подбросил один из последних эфиров у Шустера перед войной, где ты закрыл рота [Наталии] Королевской, назвал ее пятой колонной, сказал, что [Илья] Кива — один из первых предателей в ОПЗЖ. Это было за несколько недель до вторжения. Ты уже понимал, что война неизбежна, что Кива первым окажется в Москве и что все будет так как есть?
— Это не совсем коррелируется с вангованием большого вторжения, но о том, что первыми чухнут от опасности именно «рыги», я говорил им всегда откровенно в глаза. Может, фейсбук еще подкинет тот чудесный эфир у Шустера, где я об этом как раз твердил Бойко — что в случае полномасштабной атаки сторонники Зеленского, Порошенко, Притулы и других возьмут оружие в руки, а вот бойки и ему подобные удерут в Москву. Где сейчас Бойко, я, правда, не знаю, но то, что основная масса их своры не здесь — очевидный факт.
— Ты считаешь их персонально ответственными за то, что началась война?
— Бесспорно. Начиная с голосования 16 января 2014 года, а если еще глубже копать, то начиная с пролонгации договора о пребывании Черноморского российского флота в Крыму, что также было полностью сделано их кликой.
— Ты считаешь несправедливостью то, что они сейчас не сидят в соседней камере с Медведчуком, часть осталась в парламенте, переименовавшись из ОПЗЖ в ПЗЖМ, а ведущие каналов Медведчука ведут национальный марафон?
— Отчасти можно сепарировать тех и других, а с другой стороны, может, и не стоит. Очевидно, если поднять сейчас пласты пошедших на сотрудничество с оккупационной «властью» на временно захваченных территориях, там в основном представители ОПЗЖ, Оппоблока — я их всех называю «рыги», потому что они все выходцы из Партии регионов. Поэтому было бы наивно и инфантильно считать, что все это произошло случайно или по стечению обстоятельств. У нас были политики, которые тогда и сейчас остаются пятой колонной и которые, по моему убеждению, должны понести ответственность по статье «государственная измена».
— Война станет моментом, когда произойдет перезагрузка? Что будет с ними и с людьми, которые голосовали за них, после войны — перезагрузит ли война мозги всем?
— Я за всех людей не могу расписываться. У всех засланных казачков очень хорошо развит инстинкт самосохранения, поэтому, спасая свои шкуры, они сейчас перекрашиваются, переобуваются на лету. Дальше все будет зависеть от гражданского общества, потому что обществу нужно меняться. Мы сейчас радуемся тому, что оно монолитно, но изменится ли оно на самом деле после победы? Перестанут ли люди в маршрутках слушать шансон? Прекратит ли молодняк слушать отвратительный русский рэп? Или человек после работы купит не двухлитровку пиваса, а книжку ребенку? И так далее…
— Сейчас у тебя нет такого понимания?
— Сейчас у меня есть понимание, что происходит тотальный форс-мажор, и всем реально не до того, о чем я говорю, но если мы хотим реальных видоизменений в государстве, то вот из таких мелочей все и состоит.
— Ты когда впервые понял, что война неотвратима? И представлял ли ты, что она будет такой?
— Где-то в период с 2016-го и до начала широкомасштабного вторжения существовало мнение, что это, возможно, такой долговременный замороженный конфликт, по примеру Приднестровья, Южной Осетии, Абхазии. Но все, что начало происходить осенью — бряцание оружием вблизи наших границ, накопление российских войск — заставило немного активизироваться. Общество, честно говоря, не сразу отреагировало на те посылы, которые изначально исходили от британской и американской разведки. Потом украинское военно-политическое руководство перестало играть в какую-то историю «а вот наша разведка говорит, что все спокойно» и общество проснулось, пусть только в декабре. Это можно было заметить по росту донатов волонтерам. И благодаря тому, что этот рост в декабре и январе шел достаточно существенно, мы смогли хотя бы на тех участках, где была возможность, сработать несколько превентивно для обеспечения войск, в частности в контексте развертывания мобильных и операционных штабов.
Притула в фирменной панаме группы Kalush Orchestra и кубком победителей Евровидения во время благотворительного аукциона / Фото: Сергей Притула / Facebook— Вопрос как к политику: у тебя есть ответ, почему мы не использовали в полной мере те восемь лет с 2014-го на то, чтобы подготовить страну к масштабной войне? Это первое. А второе — почему не использовали те несколько месяцев, когда разведки сообщали, что война будет, чтобы подготовить население к этому?
— Ну, вопрос политику будем задавать тогда, когда я стану заниматься политикой — возможно, это один из вариантов развития событий после победы. Сейчас я скорее предпочел бы отвечать на вопросы как волонтер, потому что я сейчас занимаюсь этим 24/7… Можно много искать причин в том, почему государство было не совсем готово, копать действительно нужно глубже, чем последние три месяца, когда угроза стала очевидной. Я думаю, что многие вещи, которые начали происходить прямо из-под ножа, в частности, развертывание Сил территориальной обороны…
— …в последнюю ночь…
— …они появились, условно говоря, где-то в январе юридически, а в феврале еще не было толком штат обеспечен, не было своего счета в казначействе. Почему Силы территориальной обороны не появились в 15-м…
— …14-м…
— …16-м? За то время можно было, действительно, и военной подготовки сделать, и чтобы [первый командующий Сил ТРО Юрий] Галушкин не ломал голову, где ему взять транспорт, чтобы оружие перевозить из воинских частей, которые делились с Силами терробороны, и так далее. Вероятно, и военно-политическое руководство государства поверило в замороженную фазу конфликта. И когда мы упрекаем Запад, что он занимался замирением Путина — мне кажется, что у нас здесь также было достаточно большое количество людей, которые считали, что этого было бы достаточно. Почему не успели в последние несколько месяцев более адекватно подготовиться? Потому что была предыстория в виде сорванного государственного оборонного заказа в 20-м и 21-м годах, утрачено столь драгоценное время и достаточно большие суммы средств, которые должны быть рационально, полезно распределены по линии оборонных закупок. В последние несколько месяцев, [министр обороны Алексей] Резников когда пришел, я думаю, что он точно где-то весь ноябрь только входил в курс дел и реально у него остались там декабрь, январь, февраль — конец одного финансового года, начало другого финансового года. Есть определенная заскорузлость бюрократической машины.
— Проваленный оборонный заказ — одна из причин того, почему тебе приходится заниматься тем, чем ты занимаешься, а людям — сбрасываться на это деньгами. Тебе не кажется, что как-то неправильно, что проваливший этот оборонный заказ человек назначен послом в Словению, а не дает показания в прокуратуре?
— Да, мне кажется, что это достаточно несправедливо и иррационально. Я думаю, что эта история должна оставаться в фокусе внимания не только волонтерского движения, не только журналистов, но общества в целом и правоохранительных органов тоже.
— Сколько всего за последние три месяца перевели вам в фонд люди? Последняя цифра, которую я видела — миллиард гривен. Это так?
— Это то, что мы зафиксировали в начале июня.
— Forbes недавно опубликовал график, сколько передали на Вооруженные силы Украины за это время украинские олигархи. Ваш миллиард — это примерно $33 млн. [Ринат] Ахметов передал $72 млн, [Виктор] Пинчук — около $17 млн. То есть то, что собрали люди через ваш фонд, — где-то посередине между этими двумя цифрами. Мне кажется, это говорит о том, насколько несправедливо распределены богатства в стране. А во-вторых, мне кажется, эти люди гораздо больше должны стране.
— Дал и дал. Дают — нужно брать. Наверное.
— Вам в фонд олигархи или политики дают деньги?
— Нет.
— Уже три месяца люди донатят на Вооруженные силы Украины. У нас до войны ходила такая шутка: существует три стадии «денег нет» у украинца: это «денег нет», «денег нет совсем», «денег нет совсем, нужно менять доллары». Сейчас, во время войны, добавилась четвертая стадия — «денег совсем нет, но если на броник, то держите». Как меняется ситуация? Сталкиваетесь ли вы с тем, что у людей стало меньше денег и, в принципе, вовлеченности в происходящее?
— Вчера мы разговаривали как раз на эту тему с директором фонда. Она сказала, что по линии счетов фонда мы чувствуем достаточно сильное падение поступлений. Что касается моих волонтерских счетов, к которым люди больше привыкли, чем к фондовым, за восемь лет войны, то я снижения не вижу. Люди достаточно активно продолжают донатить, но это ежедневная работа — держать людей в тонусе, попросить правильно, показывать, на что ты просишь.
У нас сейчас есть несколько проектов, где нам реально нужно очень много денег — почти миллион долларов нужно, чтобы законтрактовать 50 комплексов БПЛА Валькирия, о чем мы договорились несколько дней назад с производителями. Это наши коллеги, волонтерский фонд Армия SOS, мы с ними давно сотрудничаем по линии перепрошивки планшетов их программой Кропива. В конце концов, мы обратили внимание на их производство БПЛА. Эти БПЛА теоретически не для всех задач и могут не всем понравиться, но запрос на них есть и, что немаловажно, они достаточно легки в эксплуатации и хорошо себя под РЭБами чувствуют, поэтому мы решили синергетически сработать. Мы будем оплачивать производство, они будут заниматься подготовкой летных групп операторов БПЛА, плюс мы имеем возможность снабжать в будущем группы транспортом. Достаточно амбициозный проект. И будет еще через десять дней один проект, который мы так и окрестили — «пора менять доллары».
— Это аукцион картин?
— Аукцион картин как раз идет. Мы выставили совместно с аукционным домом Дукат 10 картин современных украинских художников. Там невероятно классные роботы. Там есть одна картина об адском концерте Кобзона, которую я бы сам купил, но не знаю, смогу ли я потягаться на торгах, потому что она, пожалуй, будет очень дорого стоить. Там и [Матвея] Вайсберга работы, и [Леся] Подервянского, и [Александра] Ройтбурда — реально очень крутая подборка. Надеемся, что сможем выручить за нее достаточную сумму средств, возможно, как раз, чтобы закрыть вопросы по контрактованию этих беспилотников.
Выставил на днях просьбу помочь приобрести полторы тысячи раций Motorola — мы нашли партию, нужно 18 млн грн. И так каждый день на горизонте что-то появляется, ты каждый день должен что-нибудь просить.
— Свою картину ты выставил на аукцион?
— Нет. Она будет продана в рамках того проекта, где «надо менять доллары» (смеется). Это действительно спецоперация целая была. После продажи картины Марии Приймаченко я упомянул, что у меня есть собственная картина. Я даже забыл, какая у нее была история. Я, откровенно, абсолютно примитивен в плане изобразительного искусства, я не художник, не умею рисовать, но во времена программы Подъем я рисовал какие-то смешные картины. Например, год 2008—2009 — пик противостояния Украины и России на фоне очередной газовой войны. Мной была нарисована на листе А4 картина: там была газовая труба, на которой висела обезьяна с лицом Путина, снизу горела нефть. Эта картина была продана в прямом эфире за на тот момент даже очень нормальные деньги. И я понял: если что-то ложится в тему, когда совпадают звезды, правильное место, время, обстоятельства, это может быть продано дорого. Есть картина, которую я нарисовал в день инаугурации Януковича, в прямом эфире программы Подъем, как ответ на современное искусство, которое я видел в PinchukArtCentre, когда приходил и реально не понимал, на что здесь смотреть. Ну, акула в формалине — и что? Какие-то такие вещи — я их не понимаю.
— И ты решил, что тоже так умеешь?
— Да! Я нарисовал картину, когда в студии были Вася Вирастюк, Аня Бессонова, Денис Силантьев — наши олимпийцы. Я нарисовал очень быстро эту картину, она называется Отец и мать. Эта картина потом еще чуть-чуть пожила интересной жизнью. Она была принтом на футболках во время Ukrainian Fashion Week, в частности в рамках Fashion Aid от фонда АнтиСПИД. Звезды ходили со своими принтами, и я тоже.
Мы смеялись, что когда я умру, эту картину можно будет дорого продать, и мои дети будут жить безбедно. И эта идея где-то так висела в воздухе, что когда-нибудь оно пригодится. Но сейчас, мне кажется, обстоятельства таковы, что, если я смогу эту картину хоть за что-нибудь продать — а я надеюсь продать ее дорого, потому что у нее есть своя история, своя легенда, это действительно может быть для кого-то интересной инвестицией в будущее. Пусть эти деньги сейчас работают на армию.
— Покажете?
— Вы меня раскручиваете на эксклюзив.
Картина Притулы / Фото: Елена Трибушная— А Янукович как тебя вдохновил на это?
— Он меня не вдохновил. Просто тогда в эфире я сказал: «Извините, пожалуйста, что в темных тонах. В такое время и в такой стране живем». Я был не в восторге от инаугурации Яныка.
— Я думала, это должно символизировать, что такие люди, как Янукович, не должны рождаться.
— Нет (смеется), я говорил: «Знаете, если вас по жизни называют лузером, помните, что когда-то вы были лучшим».
— Становится ли со временем меньше потребностей, которые вы закрываете?
— Нет. Вообще нет. Это невозможно. Они будут только расти, потому что и количественно армия увеличивается, и с появлением каждого нового батальона, новой бригады тебе снова приходят все эти полотна с перечнем необходимого. Мы живем ожиданиями, что обеспечение по основным профильным направлениям увеличится со стороны Министерства обороны. Отчасти так оно и происходит. Сейчас уже баланс обеспечения, например, бронежилетами и кевларовыми шлемами между государством и волонтерами меняется в процентном плане в сторону государства, хотя без волонтеров пока никак.
Транспорт — это боль, потому что его катастрофически не хватало, не хватает и не будет хватать. Сейчас вот покатались: что на южном направлении, что в зоне ООС, что запорожское направление — армия передвигается на волонтерском транспорте. Моя бабушка, которая была рождена при Польше, когда я был маленький, рассказывала о «войске польском на роверах». Я сейчас езжу и вижу войско украинское на «наварах» [Nissan Navara], на L200 [Mitsubishi L200], на «дефендерах» [Land Rover Defender]. Это не совсем военный транспорт — это мы гражданский превращаем в военный.
— Чего сейчас больше не хватает там, на первой линии, кроме HIMARS и ПВО?
— Спасибо, что четко сигнализируете то, до чего руки волонтеров могут дотянуться, а до чего пока нет. Связь — тема, которая хромает до сих пор. Качественная тактическая медицина. Слава Богу, становится все меньше и меньше тех, кто какую-то самодельную байду, какие-то самопальные турникеты загоняет военным — это вообще страшная тема. Транспорт. Каждый день я получаю известия, что машина, которую мы загоняли, уже все. Дроны тоже не долгожители сейчас на фронте. Ну и оптика.
— Как надолго у вас сейчас законтрактованы разные позиции и как это коррелирует с твоим чувством, сколько еще будет продолжаться война?
— Только Господь Бог знает, сколько эта война будет продолжаться. По некоторым контрактам, которые были заключены еще в марте-апреле, мы получим что-то в конце месяца или начале июля, а то, что мы контрактовали в июне, придет в августе-сентябре. Вот такие реалии.
— Ты буквально только что вернулся с востока и из Запорожской области. Если говорить не о том, что покупают волонтеры, а о тяжелом оружии — какое у тебя впечатление, становится его там больше?
— Очевидно. Я не готов расписываться сейчас за все подразделения, но вся эта номенклатура — NLAW, Javelin, Switchblade и так далее — она есть, и она работает.
— А более тяжелая?
— Думаю, Министерство обороны подсвечивает, какие гаубицы к нам заходят, «три топора», М777, я видел. С польскими «крабами» разминались.
— Сейчас многие задают вопрос, почему тяжелое оружие едет так долго. Ты себе как на него отвечаешь?
— Ну, за ленд-лиз мне трудно что-то говорить, потому что я не внутри процесса.
— Я понимаю, просто как ты объясняешь происходящее?
— Мы упираемся в то, что это бюрократическая машина и она достаточно неповоротлива, неважно о какой мы стране говорим, будь то Украина, США или другое государство. Те страны, которые могли нам что-то оперативно поставлять, это делали не в контексте тяжелого вооружения, а «джавелины», «стингеры». Это ведь немного расходится номенклатурой с системами залпового огня, гаубицами или танками.
В некоторых случаях, мне кажется, мы просто и дальше имеем дело с достаточно коррумпированными политическими элитами ряда стран, которые никак не отделаются от этого своего прошлого — тесно, я бы даже сказал, «в десна» связанного с российскими политиками и спецслужбами.
— Многих беспокоит тема мирных переговоров, постоянно выплывающая в разных вариациях — «мирные планы», «давайте дадим Путину сохранить лицо». Как ты относишься к тому, что может быть подписано такое мирное соглашение?
— Любой руководитель, несмотря на фамилию, который бы стоял сейчас у руля государства и попытался подписать какое-то мирное соглашение, не соответствующее запросу украинского общества — а запрос украинского общества можно четко прослеживать через регулярно проводимые соцопросы — этот политик был бы обречен на нечто очень позорное в своей жизни. Это и политический, и, по всей вероятности, физический суицид. Никто сейчас не разрешит сдавать украинский интерес. Слишком много крови пролито, чтобы сделать вид, будто ничего не произошло.
Инфантильные заявления европейских политиков о том, что нужно дать Путину сохранить лицо, — это вообще на голову не налазит. Человек в XXI веке в центре Европы совершает геноцид, а мы говорим — «давайте попробуем сохранить ему лицо». Очень интересно, если бы в то время, когда нацистская Германия оккупировала Францию, руководители других государств говорили «давайте сохраним лицо Гитлеру». Либо история людей ничему не учит, либо люди думают, что это действительно до сих пор можно как-то урегулировать таким образом, что Путин сядет такой и подумает: «Ага, вот есть схема, где мне можно сохранить лицо, поэтому ну все, ребята, отходим». Мы здесь положили тридцать с лишним тысяч человек, еще 50 тысяч у нас раненых — и это просто для того, чтобы откатиться назад, как было.
— Что для тебя будет победой? Или тем, где можно поставить точку, закончить войну?
— Для меня это Украина в тех границах, в которых она появилась 24 августа 1991 года.
— Даже если так, нам придется десятилетиями жить рядом со страной, которая всегда будет представлять угрозу, как бы там ни развивались события. Что мы должны сделать как государство, чтобы жить рядом с этим государственным образованием, и должны ли мы делать что-то для того, чтобы сделать его чем-то приемлемым, а не тем, чем оно сейчас является?
— Мне кажется, что начиная со времен, когда в стране впервые победили демократические силы после Оранжевой революции, было бы правильно на уровне украинских спецслужб проводить работу по стимуляции коренных народов Российской Федерации к процессам самоопределения и борьбы за независимость. Думаю, что этого не делалось.
То, что мы должны были делать, должны делать сейчас и будем делать, — это однозначно создание большой, модернизированной армии, потому что только армия является залогом выживания государства и народа. У нас после победы будет столько работы. Надо будет восстанавливать города и села, какие-то с нуля, какие-то, возможно, не на том месте, где они были. Годы, если не десятилетия, пойдут на разминирование всех территорий. Нам нужно будет что-то делать, чтобы вернуть миллионы выехавших украинцев, убегавших от войны. Чем дольше будет продолжаться война, тем больше их там будет оставаться, пускать корни, ассимилироваться, заводить семьи, рожать детей, становиться гражданами. Нужно будет достучаться до миллионов украинцев, уже живущих за пределами страны, с просьбой не просто порадоваться потом за нашу победу, а приехать сюда и своими руками помогать восстанавливать государство.
— Эта война заставит нас перейти на тот уровень, где появятся политики, которые будут способны все это реализовать, а не вернуться к тому, как было?
— На самом деле плеяда таких людей есть. Другое дело, извините за такую конкретику, мы не знаем, сколько из них доживет до победы. Потому что все эти мощные персоналии, которых я знаю, на фронте или причастны к нему.
— Надеюсь, доживут все. И спасибо за то, что вы делаете для этого.
Присоединяйтесь к нам в соцсетях Facebook, Telegram и Instagram.