Журналист и ведущий Андрей Куликов (Фото:Униан)«Не орки, а российские оккупанты». Журналист Андрей Куликов — о работе медиа во время войны и противодействии российской пропаганде
Незадолго до Дня журналиста НВ поговорило с украинским ведущим Андреем Куликовым. В интервью он объясняет, как следует освещать войну в объективе СМИ, делится историями о своих студентах из Мариуполя и размышляет о профессиональных стандартах во время войны.
Цей матеріал також доступний українською
Андрей Куликов — украинский журналист, радиоведущий, глава правления Общественного радио, глава Комиссии по журналистской этике, а также — преподаватель Мариупольского государственного университета.
За время полномасштабной войны Комиссия по журналистской этике провела ряд мастер-классов и лекций для журналистов о том, как работать в условиях войны, освещать чувствительные темы и заботиться о собственной безопасности во время работы в горячих точках.
С какими вызовами сталкиваются украинские журналисты сегодня, что стоит, а что не стоит писать о войне и, главное, какие слова для этого подбирать, Андрей Куликов рассказывает в интервью НВ.
— С 2014 года в Украине начал формироваться новый словарь: это слова, которые используются для обозначения условно «своих» и «чужих», но очень часто эти слова якобы слишком абстрактны и не обозначают реальных людей. Например, раньше активно использовали слово «ватники», сейчас — «орки» вместо «российских солдат» или даже «оркиня», когда имеется в виду жена российского солдата. Не кажется ли вам, что таким образом мы все же отходим от того, чтобы называть вещи своими именами?
— Подобные явления неизбежны во время войны, ведь для того, чтобы убивать, нужно обезлюдить, обезличить врага. Именно поэтому в 2014 году с нашей стороны появились такие слова как «колорады», «ватники», «вата» — здесь вообще ничего не только человеческого, но и живого нет.
Другой пример — это когда враг придумал понятие «киборги», чтобы таким образом обозначить, что у украинских военных нет ничего человеческого. Но благодаря тому, как Украина воспринимала эту трагедию и героизм киборгов, нам удалось дать новое значение этому термину.
Фото: Фото предоставлены Комиссией по журналистской этикеТак же происходит и сейчас. Однако «орки», на мой взгляд, неудачный пример. Орки — это сказочные существа из выдающегося романа Толкина. Но это сказка. Поэтому, мне кажется, это несколько маскирует реальность. Против нас совершают преступления не мифические существа, а абсолютно реальные люди.
Если же обратиться к истории, можно вспомнить следующее: в СССР по отношению к немецким солдатам использовали слова «гансы» и «фрицы». Это не такая степень обезличивания, как в случае с «орками», но все же. С другой стороны, немцы назвали бойцов Красной армии «иванами». Подобное же было в английском языке, когда союзники называли немецких солдат jerry, что созвучно с german, но одновременно это имя.
Я не знаю, как сейчас называют украинских военных россияне. То, что я постоянно встречаю, это «националисты», «нацисты», например. Таким образом, они хоть и не обезличивают украинцев, но постоянно врут, приписывая соответствующие взгляды, которые можно ненавидеть — это в случае с «нацистами». Термин «национализм» вообще трактуют иначе, чем он того заслуживает.
Они часто вкладывают в правильные названия совсем другое содержание. Мы же с этим справиться не можем и начинаем оправдываться, вместо того, чтобы пойти в наступление. Такие вещи работают очень мощно на уровне образов, но они могут отправить нас в какой-то фантасмагорический мир, тогда как зло — вот оно, рядом, напротив тебя, и имеет вполне конкретное выражение.
Я придерживаюсь мнения, что нужно называть вещи своими именами. Не какие-то мифические «орки», не какая-то «империя зла» ведет с нами борьбу, а именно российские захватчики, российские оккупанты. Правда, должна быть привязана к конкретике.
— В результате в Украине мир еще больше узнал об украинских журналистах: фотокорреспонденты Евгений Малолетка и Мстислав Чернов, работавшие в Мариуполе, получили международные знаки отличия, а их снимки облетели первые полосы иностранных газет, главная редактор Украинской правды Севгиль Мусаева попала в сотню сміх влиятельных людей мира по рейтингу издания Time, а все украинские журналисты получили спецнаграду от Пулитцеровской премии. Как, по-вашему, все это может повлиять или уже влияет на развитие украинской журналистики в будущем?
— Уже появляются интересные партнерские проекты между украинскими журналистами и иностранными медиа. Также увеличивается заинтересованность в том, чтобы украинские журналисты и журналистки говорили, условно говоря, к Западной мировой аудитории. К примеру, украинская журналистка Наталья Гуменюк сейчас постоянно пишет англоязычные статьи для влиятельных иностранных изданий. К моим коллегам из Общественного радио также обращались представители иностранных СМИ. Большинство украинских журналистов прилично владеют английским языком и могут давать интервью.
Не деликатное обращение с теми, кто испытал страдания, скитания и потери может не только еще больше повергнуть людей в такое состояние, но и показать, что общение с журналистами и журналистками может быть опасным
В такое время, как сейчас, мы должны показать самое профессиональное отношение, в том числе аудиториям и редакциям, которые имеют с нами связь, для того, чтобы после окончания войны они не потеряли к нам интерес. Сейчас мы должны эту репутацию заработать не только как личности, но и как представители и представительницы украинской журналистики. Чтобы и после этого тоже обращались к нам. Опыт показывает, что в мирное и относительно время в Украине иностранных корреспондентов очень мало, а рассказывать миру о нас нужно. Отчасти то, что мы во многом оставались неизвестными для мира раньше, также потому, что мы не смогли себя зарекомендовать на уровне с иностранными корреспондентами, аккредитованными в Украине.
— Из-за войны украинские журналисты сталкиваются с новыми вызовами, ведь теперь даже те, кто раньше никогда не работал как военный корреспондент, вынуждены освещать эти темы. По вашим наблюдениям, с какими сложностями сталкиваются чаще всего?
— Я думаю, что это те же вопросы, с которыми я время от времени сам обращаюсь к коллегам — прямо или косвенно. Я и сам тоже учусь у многих редакций тому, как вести себя и как подавать информацию во время войны. Учусь у коллег так же, как и, надеюсь, другие учатся у меня.
Хочу отметить общее понимание позиции Министерства обороны, других наших специализированных учреждений, что касается подачи информации о боевых действиях, о налетах, об украинских жертвах и так далее. На первый взгляд, здесь возникает определенное противоречие между такими стандартами как оперативность сообщений и необходимость проверить все на месте, хотя некоторые заменяют это проверкой из двух разных источников. На самом деле, противоречий здесь нет. Оперативность часто идет как второе определение понятия «своевременность». Они оба являются относительными понятиями: то, что можно оперативно сделать в мирное время, совсем не легко сделать так же оперативно в военное время. На первый план выходит именно составляющая своевременности. Этому нужно уделять даже больше внимания, чем мы уделяем в мирное время.
Фото: Фото предоставлено Комиссией по журналистской этике— Война рождает много сенситивных тем, с которыми умеют работать далеко не все журналисты. Например, недавно все заговорили о сексуальном насилии, но не каждый журналист и не каждое медиа, как оказалось, могут подойти к освещению такой чувствительной темы корректно. Что бы вы посоветовали журналистам, работающим с такими темами?
— Очень важный вопрос — это взаимодействие с людьми, пережившими травмы. Потому что когда журналисты хотят распространить информацию с максимальной пользой для большего количества людей, они не должны забывать, что не деликатное обращение с теми, кто испытал страдания, скитания и потери может не только еще больше повергнуть людей в такое состояние, но и показать, что общение с журналистами и журналистками может быть опасным. Здесь нужно быть очень осторожными.
Научить журналистов посредством одной или даже цикла лекций вряд ли возможно. Можно дать толчок и показать направление, в котором можно и нужно самосовершенствоваться. Но для этого нужна разработка определенных рекомендаций — такую работу сейчас, например, ведут последовательно Общественное радио и Комиссия по журналистской этике. На Общественном радио по инициативе нашей главной редактора Татьяны Трощинской, члена правления, писательницы Ларисы Денисенко, а также главной редакторки Divoche.media Оксаны Павленко разработали небольшое руководство по тому, как освещать тему половых преступлений. Оно опубликовано на украинском, также переведено и отдельно опубликовано на английском.
Те зарубежные журналисты, которых мы часто ставим в пример, тоже часто могут ошибаться в погоне за чем-то или в желании донести до далекой от нас аудитории настоящие ужасы, которые здесь происходят.
— Должны ли журналисты соблюдать стандарты во время войны? И изменились ли эти стандарты?
— Большинство продукции, которую я вижу, обозначено, по крайней мере, стремлением соблюдать эти стандарты. Изменились ли сами стандарты? На мой взгляд, они никогда не меняются, меняется только их применение и толкование.
В основе нашей работы сейчас должна лежать безопасность общества. Это безопасность и в оборонном смысле, например. Также, когда мы рассказываем правду о героической борьбе украинского войска, это укрепление нашей обороноспособности и безопасности. Когда мы рассказываем о том, как можно оказывать помощь фронту из условного тыла, это тоже о нашей обороноспособности и безопасности. Правила поведения во время воздушной тревоги — это о том же.
Когда мы даем правдивую информацию, это тоже безопасность многих наших людей. Но если мы позволяем себе нарушать стандарты или не серьезно относиться к информации, это ставит под угрозу безопасность, жизнь и благополучие многих людей.
— Вы преподавали журналистику в Мариупольском государственном университете. Поддерживаете ли вы связь со своими студентами и коллегами? Где они, как сложилась их судьба?
— В течение марта я вообще ни к кому не мог дозвониться в Мариуполе. Первый мой контакт был с человеком, который сумел выйти из Мариуполя примерно 16 марта. Потом время от времени кто-то из них мне писал. Они выходили на связь, чаще всего, с короткими сообщениями типа: «Жив» или " Жива".
Еще 25 февраля ректор университета Николай Трофименко успел вывезти документы, серверы. Затем он вернулся в Мариуполь, где находился где-то до середины марта, а затем снова покинул город.
Первый не мимолетный контакт состоялся уже где-то в середине апреля, когда возобновились занятия в университете, эвакуированном из Мариуполя в Киев. Из восемнадцати студенток и студентов моей группы — это второкурсники — на связь тогда вышли шестеро, двое из них не раскрывали информацию о том, где находились на тот момент, а я и не спрашивал.
Те зарубежные журналисты, которых мы часто ставим в пример, тоже часто могут ошибаться в погоне за чем-то или в желании донести до далекой от нас аудитории настоящие ужасы.
Я попросил своих студентов сделать дневник одного дня о том, что они чувствовали и видели в эти дни. Получил от них три материала, которые полностью заслуживали эфира на профессиональной радиостанции. Несколько позже я также получил и четвертый материал. Это были настоящие радийные материалы: где-то подложена музыка, использованы записи, другие голоса. И сделали это студенты второго курса. То есть это значит, что они уже являются профессионалами. Частично они научились этим навыкам в университете, а частично осознали, как нужно работать, где-то на интуитивном уровне.
В этих материалах отражение того, через что они прошли и что пережили. Эти материалы подействовали гораздо больше, чем любой памфлетизм или публицистизм. Когда я запускал эти материалы в эфир, на втором я уже плакал.
Преподаватели из Мариупольского государственного университета пережили все то же, что и их студенты. Однако это еще больше их объединило и позволило лучше работать вместе.
— А как насчет коллег из других регионов — временно оккупированных или где ведутся активные боевые действия?
— С самого начала я поддерживал связь с коллегами в Харькове, подвергшемся огромной опасности. Часть из них до сих пор там, часть переехали на Западную Украину, например, блестящий радиожурналист Владимир Носков. Он был эвакуирован во Львов. Владимир — человек с инвалидностью. Он делал репортажи в Харькове, а когда переехал, то не прекратил работать и создал целую серию материалов о том, как нужно эвакуировать людей с инвалидностью. И это — реальная помощь не только людям, имеющим инвалидность, но и не имеющим инвалидности, но помогающим эвакуироваться другим.
Также я поддерживаю периодическую связь с моими коллегами в Херсоне, но не могу называть фамилии из соображений безопасности. Также поддерживаю опосредованную связь с людьми, которые находятся во временно оккупированных городах Запорожской области. Держал контакт также и с коллегой из Бердянска, которому недавно удалось уехать оттуда.
— Не новое явление для Украины — торговля поддельными пресс-картами. Особенно активизируются такие торговцы перед выборами, а также таргетируют свою рекламу в соцсетях на тех, кто хотел бы благодаря удостоверению журналиста получить разрешение на владение оружием. Участились ли случаи торговли пресс-картами с 24 февраля?
— Точно не знаю, но мне кажется, что не участились. Потому что пресс-карта имеет преимущества в мирное или относительно мирное время. Во время войны она наоборот может представлять опасность для тех, кто ее имеет.
Враг преследует цель, в том числе, и целенаправленную борьбу с украинскими журналистами и журналистками. Мы это видим на конкретных примерах, когда люди гибнут. Опытные коллеги советуют, что иногда не стоит отмечать свою принадлежность к средствам массовой информации. Еще со времен Революции Достоинства на Майдане мы помним, что иногда надпись пресса может привлекать злостное внимание. Если ты — мошенник, который приобрел это удостоверение, например, для того, чтобы иметь право на ношение травматического оружия, оккупант не будет выяснять, с какой целью у тебя это удостоверение.
— Вопрос, который сейчас активно обсуждается, — это деятельность журналистов, ранее работавших на пророссийских каналах. В частности, их участие в телемарафонах во время войны. Что вы думаете об этом? Должен ли кто регулировать их деятельность?
— Я не смотрю телемарафоны, потому что считаю, что военные условия придали выразительности роли радио и печатных средств массовой информации. А особенно — так называемых гиперлокальных медиа. Например, в Сумской области, когда освобождали территории, временно оккупированные врагом, местное население очень требовало районных газет, которые, казалось бы, давно себя изжили. Так же жители оккупированных Ирпеня, Гостомеля и Иванкова слушали радио — потому что это было удобно.
Что же касается телемарафона, то я думаю, что часто мы с большей придирчивостью относимся к журналистам, чем кое-кому другому. К примеру, на УП недавно вышло большое интервью с Вилкулом, которое я прочитал с интересом. Да разве это не одинаковые явления? Так же — Игорь Терехов, которого еще недавно называли, так сказать, не совсем проукраинским политиком. Так почему к журналистам мы относимся так, будто никогда им не простим?
По своему опыту я знаю, что человек способен изменяться под влиянием тектонических обстоятельств. И человек способен сам изменять эти обстоятельства. Поэтому я к каждому случаю здесь относился бы индивидуально. Регулировать такие вещи должно непосредственно руководство телемарафонов. Просеивать все это нужно, но также надо давать людям возможность показать, что они могут меняться.
Присоединяйтесь к нам в соцсетях Facebook, Telegram и Instagram.